глазниц; когда Эсмарис заносил хлыст, его кожа взрывалась тенями и пламенем. И сколько бы я ни царапалась и ни боролась, я не могла выбраться. Кошмары каждый раз утаскивали меня обратно.
Очнулась я уже на закате. Я лежала в палатке, в импровизированной постели. Я знала, что Макс сидит рядом, еще до того, как пришла в себя. Судя по всему, лагерь разбили на скорую руку. Зерит, Нура и Макс вкратце рассказали мне, что произошло. Я слушала их, потеряв дар речи.
– Ты выступила великолепно, – с улыбкой завершил рассказ Зерит.
Я не чувствовала никакого великолепия. Меня выпихнули из собственного сознания.
Я бросила на Зерита быстрый взгляд, но не ответила. Вместо этого я повернулась к Максу и встала, не обращая внимания на то, как земля дрожит и проскальзывает под ногами.
– Покажи мне.
Он повиновался. Вместе мы поднялись на вершину холма, где стоял низеринский дворец. Раньше стоял. Теперь он был разрушен. Половина здания как-то держалась, а от другой остались груды камней и дерева. Из земли, покосившись, торчала последняя колонна. На некоторых камнях проступили красные пятна, яркие и пугающие даже при свете луны.
Я посмотрела на другую сторону холма, на клубы черного дыма вдалеке.
– Там сжигают тела, – пояснил Макс, проследив за моим взглядом.
– Работорговцев?
– Да. Все мерзавцы погибли, до единого.
Казалось бы, я могла бы радоваться больше.
– А рабы?
– У нас в лагере более ста пятидесяти человек.
Он указал за спину, где на склоне холма пестрели палатки и горели костры.
– Мы всех спасли?
Наступившее молчание пугало меня. В горле поднялся ком.
– Всех? – с нажимом переспросила я.
– Одного задело падающим камнем, когда здание обрушилось. Саммерин сделал все, что мог, но он умер.
Умер. Мне всегда нравилась прямота. Никаких «он не выжил». Никаких «мы не смогли его спасти».
Он умер. Умер потому, что я не справилась с контролем. И только благодаря тому, что Макс остановил меня, а Саммерин заставил потерять сознание, удалось избежать гораздо больших жертв.
Охватившее меня оцепенение треснуло, но не слетело окончательно.
– Я хочу их увидеть.
Я показала в сторону лагеря, и Макс кивнул.
Он повел меня вниз по склону, туда, где собрались люди. Палаток на всех не хватало, но ночь выдалась ясная и довольно теплая, поэтому многие расположились у небольших костров. Не все рабы были низеринцами. В конце концов, треллианцы завоевали и поработили почти полдюжины стран, и, судя по разнообразию акцентов в звучащей вокруг нас речи, здесь присутствовали выходцы почти из всех этих местностей. Но хотя они и родились в разных странах, возможно, теперь их стоило считать кровными родственниками. Люди выглядели изнуренными, но спокойными. По крайней мере, у них появилась возможность прийти в себя. Пока мы шли, Макс рассказал, что им удалось спасти изрядное количество припасов из перевалочного пункта, поэтому мы могли поставить палатки и накормить их.
Я услышала, как тихий разговор прервался вскриком, и остановилась. Мы повернулись к людям, собравшимся на краю лагеря.
Теплая рука сжала мое плечо.
– Это ничему не поможет, – пробормотал Макс. – Поверь мне, я знаю.
Но я все равно отстранилась, и он не пытался меня остановить.
Тело замотали в лоскуты белой ткани так, что получилось подобие низеринского погребального савана. Выглядело оно коротким и щуплым – возможно, это подросток. В глубине души я испытывала эгоистичную благодарность, что не вижу его лица.
Женщина средних лет рыдала, склонившись над телом, вьющиеся каштановые волосы вздрагивали вокруг ее лица в такт всхлипываниям.
Оцепенение слетело окончательно, и ее горе захлестнуло меня, как волна.
Я открыла рот, но не проронила ни звука. Что я могла сказать? Что мне очень жаль? Выразить соболезнования, помолиться, пообещать чтить память погибшего? Зачем ей молитвы человека, убившего ее сына, благословения богов, допустивших его смерть?
У меня перехватило дыхание. Я отвернулась, прежде чем меня заметили, но я мешкала слишком долго. За спиной раздались перешептывания, и я поспешно зашагала прочь от костра. Но узнавание следовало за мной по пятам, как поднимающийся в воздух пар, когда лица, одно за другим, поворачивались мне вслед.
Я смотрела прямо перед собой, пока мы с Максом шли обратно к нашей палатке. Но мне не нужно было оглядываться на людей, чтобы чувствовать их взгляды, и не нужно было прислушиваться, чтобы понять, о чем они перешептываются. Они боялись меня. «Ведьма! – кричали их мечущиеся мысли. – Чудовище!»
Колышущиеся луга, залитые лунным светом, выглядели не менее прекрасно, чем в янтарном сиянии дня. Я прислонилась спиной к гладкому стволу дерева и наблюдала за переливами травы.
Ранее я долго рассматривала потолок палатки, пока гул снаружи не затих. Тогда я поднялась и босиком прошла через лагерь на равнину. Там я уселась под деревом, среди кустистых полевых цветов, чтобы полюбоваться на холмистые просторы и подумать.
Я совсем не удивилась, когда вскоре услышала тихие шаги. Мне не пришлось даже поднимать голову, чтобы понять, кто это. В конце концов, один-единственный человек всегда выражал готовность присоединиться к моим полуночным размышлениям.
– Тоже не спится?
– Тоже. – Макс негромко рассмеялся.
Он устроился на земле рядом со мной. Я услышала шорох и, посмотрев на него, увидела, как он обрывает с куста засохшие цветы, а затем превращает их в пепел в маленьких огненных вспышках на ладони. Точно так же как тогда в саду, когда мы впервые сидели вместе ночью после слишком близкой встречи со смертью.
– Прости. – Он сложил руки на коленях, заметив мой взгляд. – Привычка.
– Да нет, я…
Как сказать, что мне это нравится?
– Думаю, им это полезно.
Он с прищуром осмотрел цветы, лазурно-голубые с белыми прожилками на лепестках.
– Интересно, приживутся они у меня в саду?
– Здесь совсем другой климат.
– Нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить хорошим заклинанием.
Мой взгляд скользил вниз по холму, к далеким палаткам и спящим у тлеющих костров людям. Сто пятьдесят человек остались без крыши над головой. Некоторые захотели вернуться в родные города или в то, что от них осталось. Но большинство предпочли отправиться на Ару под официальную защиту Орденов. На Аре они смогут стать свободными, но им придется жить в стране, которая так сильно отличается от их родины и где у них нет никакого имущества, друзей, денег и знания языка.
Если бы можно было помочь им укорениться на новой родине так же просто, как и цветам.
– Куда бы они ни попали, там им будет лучше, чем если бы мы оставили их здесь, – сказал Макс, прочитав мои мысли.
Я подумала о том закрытом саваном теле и причитаниях матери. Не всем.
– Последнее, что я помню, – тихо сказала я, – это моя рука на двери и твое лицо. Больше ничего. Только… какие-то обрывочные картинки.
Брызги крови, разложение, красные бабочки. Проблески нашего с Максом боя. Мой взгляд прошелся снизу вверх по боку Макса, воскрешая едва уловимое воспоминание о том, как
