То, что происходит на этом портике, — не его дело, его подстерегают на улицах свои собственные опасности. Он не вооружен, если не считать обычного ножа, и едва ли сможет помочь двум беззащитным людям против нападающих с мечами.
Некоторые ситуации требуют чувства самосохранения.
Увы, этого чувства ему всегда не хватало.
— Берегись! — взревел он во всю глотку, бросаясь вперед из-под прикрывающих его деревьев.
На ходу он выхватил свой маленький ножик. Спокойно решив секунду назад, что не станет бегать, он все же побежал, но совсем не туда. Ему пришло в голову — запоздалый признак работы мысли, — что он поступает безрассудно.
— Убийцы! — крикнул он. — Уходите внутрь!
Два человека на портике повернулись к нему, бегущему через площадь. Он вовремя заметил низкую, накрытую груду кирпичей и прыгнул через нее, зацепился ногой и чуть не упал, приземляясь. Выругался, как матрос в портовой таверне, проклиная себя и их медленную реакцию. Он бежал, стараясь следить на ходу за противниками, за своими движениями, за другими проклятыми кирпичами. Он увидел, как ближайший солдат, стоящий у западной стороны портика, оглянулся и вытащил меч из ножен. Он уже был достаточно близко, чтобы расслышать шорох скользнувшего из ножен клинка.
Он страстно надеялся — но просчитался — на то, что третий мужчина не запер на засов дверь святилища, что они смогут скрыться внутри раньше, чем убийцы окажутся рядом. Его поразила, слишком поздно, мысль, что он мог бы предупредить их криком, не нужно было бросаться самому очертя голову, словно школяр, в гущу событий. За его здоровье пил весь Сарантий, император приглашал его на пир, он был славой Синих, и его состояние превосходило все его юношеские мечты.
Кажется, он остался тем же человеком, что и пятнадцать лет назад. Возможно, к несчастью.
Он вспрыгнул на крыльцо, поморщившись от боли в разбитой лодыжке, проскочил мимо тех двоих и схватился за ручку массивной двери. Сжал ее, повернул.
Заперто. Он бесполезно дергал и тянул ручку, один раз стукнул в дверь кулаком, потом обернулся. И в первый раз ясно увидел тех двоих. Он знал их обоих. Ни один из них не предпринял ни одного разумного ответного действия. Они парализованы страхом, оба. Скортий снова выругался.
Солдаты окружили их. Этого следовало ожидать. Их предводитель, крупный, мускулистый мужчина, стоял прямо перед ступеньками портика между грудами чего-то, похожего на ткань, и смотрел на них троих снизу. Глаза его были черными в темноте. Он легко держал тяжелый меч, словно тот совсем ничего не весил.
— Скортий из команды Синих! — произнес он со странным выражением.
Последовало молчание. Скортий не отвечал, быстро соображая.
Солдат продолжал все еще тем же озадаченным тоном:
— Сегодня днем я потерял из-за тебя целое состояние, знаешь ли. — Выговор тракезийца. Он уже догадался, кто они такие: солдаты, получившие отпуск в Город и нанятые в кабаке, чтобы убить и исчезнуть.
— Оба эти человека находятся под защитой императора, — ледяным тоном произнес Скортий. — Только троньте кого-нибудь из них или меня, и это будет стоить вам жизни. Никто вас не сможет защитить. Ни в Империи, ни за ее пределами. Ты меня понимаешь?
Человек с мечом не шевельнулся. Но голос его стал выше от удивления:
— Что? Ты думал, мы пришли, чтобы напасть на них? Скортий сглотнул. Рука с кинжалом упала вниз. Двое других на портике смотрели на него с любопытством. Как и солдаты внизу. Дул ветер, шевелил ткань на холмиках сложенного кирпича и инструментов. Листья катились через площадь. Скортий открыл рот, потом закрыл его, не найдя слов.
Он сделал несколько различных предположений, очень быстро, после того как вышел из Императорского квартала и увидел ожидающих в темноте людей. Как оказалось, ни одно из них не было верным.
— Э, возничий, позволь представить тебе Карулла, трибуна Четвертого саврадийского легиона, — произнес рыжеволосый мозаичник, так как это он стоял на портике. — Он сопровождал меня на последнем отрезке путешествия, а теперь охраняет меня в Городе. Он действительно проиграл сегодня много денег на первом забеге.
— Мне очень жаль, — задумчиво ответил Скортий. Он посмотрел на Кая Криспина Варенского, потом на знаменитого архитектора, Артибаса, стоящего рядом с ним, взъерошенного, с внимательными глазами. Строителя нового святилища.
И теперь он был совершенно уверен в том, что знает, кому они кланялись, пока он наблюдал за ними с противоположной стороны площади.
Снова наступило молчание. Северный ветер свистел в колоннах, снова захлопали ткани на грудах кирпича и инструментах каменщиков. Никакого движения не было заметно у Бронзовых Врат. Они должны были услышать его крики, но не стали ничего предпринимать. События за стенами Императорского квартала редко беспокоили стражников; в их обязанности входило удерживать эти события снаружи. Он только что бежал через открытую площадь, орал, как сумасшедший, размахивал кинжалом, ушиб лодыжку… и все это зря. Пока Скортий стоял в темноте на еще не завершенном портике Великого святилища божественной мудрости Джада, перед его внутренним взором вдруг снова быстро промелькнул тревожащий образ элегантной женщины, которую он недавно покинул. Ее аромат и ее прикосновение.
Он представил себе, что она сейчас за ним наблюдает. И поморщился от этой мысли, вообразив ее приподнятые брови, насмешливо изогнутые губы, а затем — не видя никакого другого очевидного выхода — он расхохотался.
* * *
Немного раньше, шагая с эскортом от Аттенинского к Траверситовому дворцу, где находились любимые осенние и зимние апартаменты императрицы Сарантия, Криспин поймал себя на том, что думает о жене.
Это происходило все время, но разница — и он это сознавал — заключалась в том, что теперь в его воображении Иландра была щитом, защитой, хотя он и не знал точно, чего боялся. В садах было ветрено и холодно, он кутался в плащ, который ему дали.
Под охраной умершей, прячась за воспоминанием о любви, он подошел к меньшему из двух дворцов под быстро бегущими облаками и низко опустившимися лунами.
Его ждали. Ближайший солдат стражи кивнул головой, без всякого выражения, и открыл дверь. Криспин вошел в помещение, где сиял свет очага, свечей и золота. Евнухи и солдаты остались за дверью. Двери закрылись за ним. Образ Иландры медленно потускнел, когда к нему подошла служанка в шелках и домашних туфлях и протянула серебряную чашу с вином.
Кай принял его с искренней благодарностью. Служанка взяла у него плащ и положила его на скамью у стены рядом с очагом. Затем она мимоходом улыбнулась ему и вышла во внутреннюю дверь. Криспин стоял один и оглядывался при свете множества свечей. Комната была отделана с отменным вкусом; немного слишком роскошно для западного наблюдателя, но Сарантий склонен к роскоши. Потом у него захватило дух.
На длинном столе у стены слева от него лежала золотая роза. Изящная, как живой цветок, она казалась такой же гибкой, с четырьмя бутонами и на длинном стебле, с колючками между маленькими, правильной формы листочками, и все это из золота. Все четыре бутона были на разных стадиях расцвета, а пятый цветок, на вершине, полностью распустился, и каждый из тонких, изящных лепестков был чудом искусства кузнеца. В центре цветка сверкал рубин, яркий, как огонь свечи.
