А что с черемухи упал — мы знаем. Так за это не ругать, а жалеть нужно. Пожалела бы тебя, приласкала, и боль бы ушла…
Ввела Игоря в избу.
— Нашла ведь нашего Игорька. Оказывается, дома ночевал. А я всю-то ноченьку бегала-искала…
Игорь Петрович и сейчас видит се счастливое лицо, слышит голос, наполненный радостью — так живо все встало перед глазами. Видит отца, как сидит он у окна, подавшись вперед. Все будто наяву — будто и сейчас он сидит так. Видит дом свой, зеленую улицу, весь Тснакпай, а еще Энермучаш с тремя разрушенными домишками, черемуху, с которой упал, мальчишек…
К чему бы такой сон, повторивший события его собственной жизни? Ведь он давно оторвался душой от родного дома, от деревни. И не вспоминал даже в последнее время, и носа не казал туда с тех пор, как покинул родные места. Кто там и что там — не знает. И сам он кому там нужен? Кто о нем помнит? И уж коль начинает тревожить душу родная сторонушка, так не в самом ли деле приближается старость? Не предупредив, не постучавшись в дверь, зашла и встала за спиной. Тревожит, мутит душу, заставляя оглядываться на прожитое.
Да нет, не сам он порвал с родной стороной. Нужда заставила родителей покинуть деревню в начале пятидесятых годов. С помощью дяди купили они маленький деревянный домишко на окраине города, с его же помощью подыскали работу: отец устроился охранником, мать уборщицей, а Игорь — на мебельную фабрику. Совсем оторвались от земли, если не считать, что ходили по ней, как и другие.
А дальше все пошло как у людей. Женился, сестры вышли замуж. Получил квартиру. Схоронил родителей. Женил двух сыновей и отдал двух дочерей. А недавно схоронил и Майрук, жену свою, ушедшую в одночасье. Да и себе место рядом с ней выкупил…
Если посчитать, сколько времени прошло с той поры, как он упал с черемухи, сколько дней сменилось ночами, зим летами, так ой-ей-ей… Если подумать да припомнить все, то не сорок лет, а три раза по сорок…
— Ой-ей-ей, — вздохнул он вслух, чтобы отогнать ненужные думы. Скрипя пружинами старой койки, грузно опустил ноги на пол, нащупал тапочки. Умывшись, поставил чайник и только после этого открыл дверь в комнату, которую вполне можно принять за мебельный магазин. Вся она заставлена буфетами, комодами, книжными шкафами, бюро, секретерами. И между всем этим антиквариатом лишь маленькие проходы, чтобы можно было пройти и осмотреть каждую вещь, пощупать руками. Это необходимо, ведь мебель не нынешняя, не стандартная — штучная, сделанная мастером. Да в основном благородного красного или черного дерева. Хозяева приносили ее рассохшейся, побитой, с недостающими частями, незакрашенной масляной краской — короче, совсем бросовой на дилетантский взгляд. А Игорь Петрович, оценив, сразу определял: эта в комнате будет стоять после ремонта, а эта у верстака перетолчется, пока хозяева не заберут. Ну и работа, соответственно, разная. Если здесь в ходу шпон, клей, лак, то там — натуральное дерево нужной породы, цвета и фактуры, пропитка различная, полировочка — работа тонкая, кропотливая — ходишь, как за малым ребенком, каждую пылинку сдуваешь. Но и вещь получается — чудо! Хозяин лишь руками разведет: ходит вокруг, охает, ахает, дунуть боится. Потому и с оплатой не торгуется.
И сам Игорь Петрович частенько заглядывает на четвертую полосу городской газеты, ищет объявления о продаже старых домов. Найдет адресок — и тотчас мчит туда. Ходит по комнатам, ищет мебель. Ничего не понимая, хозяева недоуменно поглядывают на него: что за странный покупатель, на дом и не смотрит. А он увидит что-либо стоящее — аж сердце подпрыгнет, глаза загорятся. «Сколько?» — спрашивает. Хозяева лишь руками машут: «Да что вы, вот будем переезжать — выбросим эту рухлядь». Но Игорь Петрович уже и деньги вытащил. «Нет, нет. Зачем деньги? Так берите, не жалко, — говорит какая-нибудь старушка. — Я ведь и за вещь это не считаю. Вон даже горячую сковородку ставлю…» Сапсайкин все же сует пятерку, быстренько находит машину и увозит вещь домой. Когда купит что-либо стоящее — спать ночью не может, все представляет, какой она будет, эта мебель, после ремонта, что и как нужно сделать, где такого материала достать, кому предложить после реставрации. Работает день и ночь, до устали, но сделает так, что комар носа не подточит — не узнаешь бывшую развалюху, дни которой были сочтены, а будущее вырисовывалось вполне определенно — свалка и костер.
Такие-то вещи и стоят в большой комнате, окна которой занавешиваются днем тяжелыми шторами, чтоб, не дай бог, солнце не попало, чтоб температура и влажность были постоянными: мебель не любит резких перепадов, может рассохнуться, набухнуть, новые части от этого покоробит, ведь не всегда они в достаточной мере просушены — сушить древесину для мебели нужно годами, да при условиях особых, да с гнетом, да постоянно поворачивая, чтоб не было внутренних напряжений в заготовке, чтоб не скручивало ее, не коробило, не гнуло дугой.
Вторую комнату Игорь Петрович превратил в мастерскую. У стены верстак. На подоконнике стеклянные и жестяные банки с морилкой, пропиткой, лаком, ковшик с клеем на электроплитке. На полочках, в деревянных скобах на стенах различный инструмент. Глаза разбегаются. Долота, различной ширины стамески, ножовки, лучковые продольные и поперечные пилы, дрели, коловороты, буравчики с целым арсеналом сверл и перок, рейсмусы, угольники, транспортиры, циркули, метры деревянные и металлические, уровни, рубанки различного размера и назначения, тяжеленные фуганки, винтовые выборки, великое множество фальцовок различной конфигурации, которые приходилось иногда изготавливать специально, чтоб стругнуть фигурную планочку, всего-то одну, всего-то с метр, с полметра длиной, киянки и кияночки, абразивные круги, бруски, рулоны шкурки, от грубой вплоть до самой нежной, самой ласковой и тонкой, с микроскопическим зерном и многое, многое другое. И все в идеальном порядке, все аккуратное, точное, приятное для глаза и для руки, острое настолько, что порежешься и не почувствуешь, заметишь порез, лишь когда кровь выступит. Под верстаком, на специальных козлах у стены, на полатках под потолком хранится материал: доски, бруски, фанера, шпон. В большинстве липа для обычных поделок, но есть и особое дерево: простой и мореный дуб, граб, бук, ясень, карельская береза, кавказский орех и даже экзотические сандал и палисандр. Всех цветов, всех оттенков, от шелкового нежно-палевого ясеня до гранитной черноты и холодности мореного дуба, всех фактур и рисунков. Это тоже проблема. Что-то он достает сам, что-то выкупает на фабрике, а что-то приносят заказчики. И расходует он материал очень экономно, тогда
