«Это ловушка, – подумал епископ, – немыслимо, чтобы такая женщина была принята Анной Австрийской».
– Ну и что же? – спросила герцогиня.
– Я был бы очень удивлен, если бы в данный момент у господина Фуке нашлось пятьсот тысяч ливров.
– Значит, не стоит об этом говорить, – усмехнулась герцогиня, – и Дампьер пусть сам восстанавливается, как хочет.
– Неужели вы в таком стесненном положении?
– Нет, я никогда не бываю в стесненном положении.
– И королева, конечно, сделает для вас то, чего не в силах сделать суперинтендант.
– О, конечно… Скажите, вы не желаете, чтобы я лично поговорила об этих письмах с господином Фуке?
– Как вам будет угодно, герцогиня, но господин Фуке либо чувствует себя виновным, либо не чувствует. Если он чувствует, то он настолько горд, что не сознается; если же не чувствует за собой вины, эта угроза очень его обидит.
– Вы всегда рассуждаете, как ангел.
И герцогиня поднялась с места.
– Итак, вы собираетесь донести на господина Фуке королеве? – заключил Арамис.
– Донести?.. Какое мерзкое слово. Нет, я не стану доносить, дорогой друг; вы слишком хорошо знакомы с политикой, чтобы не знать, как совершаются подобные вещи. Я предложу свои услуги партии, враждебной господину Фуке. Вот и все.
– Вы правы.
– А в борьбе партий годится всякое оружие.
– Конечно.
– Когда у меня восстановятся добрые отношения с вдовствующей королевой, я могу стать очень опасной.
– Это ваше право, герцогиня.
– Я им воспользуюсь, мой милый.
– Вам небезызвестно, что господин Фуке в прекрасных отношениях с испанским королем, герцогиня?
– Я это предполагала.
– Если вы поднимете борьбу партий, как вы выражаетесь, господин Фуке начнет с вами борьбу другого рода.
– Что поделаешь!
– Ведь он тоже вправе прибегнуть к этому оружию, как вы думаете?
– Конечно.
– И так как он хорош с испанским королем, он и воспользуется этой дружбой.
– Вы хотите сказать, что он будет также в добрых отношениях с генералом ордена иезуитов, дорогой Арамис?
– Это может случиться, герцогиня.
– И тогда меня лишат пенсии, которую я получаю от иезуитов?
– Боюсь, что лишат.
– Как-нибудь выкрутимся. Разве после Ришелье, после Фронды, после изгнания герцогиня де Шеврез может чего-нибудь испугаться, дорогой мой?
– Вы ведь знаете, что пенсия достигает сорока восьми тысяч ливров в год.
– Увы! Знаю.
– Кроме того, во время борьбы партий достанется также и друзьям неприятеля.
– Вы хотите сказать, что пострадает бедняга Лек?
– Почти наверное, герцогиня.
– О, он получает только двенадцать тысяч ливров.
– Да, но испанский король – особа влиятельная; по наущению господина Фуке он может засадить господина Лека в крепость.
– Я не очень боюсь. этого, мой милый, потому что, примирившись с Анной Австрийской, я добьюсь, чтобы Франция потребовала освобождения Лека.
– Допустим. Тогда вам будет угрожать другая опасность.
– Какая же? – спросила герцогиня в притворном страхе.
– Вы знаете, что человек, сделавшийся агентом ордена, не может так просто порвать с ним. Тайны, в которые он мог быть посвящен, опасны: они приносят несчастье человеку, узнавшему их.
Герцогиня задумалась.
– Это серьезнее, – проговорила она, – надо все взвесить.
И, несмотря на полный мрак, Арамис почувствовал, как в его сердце вонзился, подобно раскаленному железу, горящий взгляд собеседницы.
– Давайте подведем итоги, – сказал Арамис, который с этой минуты начал держаться настороже и сунул руку под камзол, где у него был спрятан стилет.
– Вот именно, подведем итоги: добрые счеты создают добрых друзей.
– Лишение вас пенсии…
– Сорок восемь тысяч ливров да двенадцать тысяч ливров пенсии Лека составляют шестьдесят тысяч ливров; вы это хотите сказать, да?
– Да, это самое. Я спрашиваю, чем вы их замените?
– Пятьюстами тысячами ливров, которые я получу от королевы.
– А может быть, и не получите.
– Я знаю средство получить их, – бросила герцогиня.
При этих словах Арамис насторожился. После этой оплошности герцогини Арамис был до такой степени начеку, что то и дело одерживал верх, а его противница теряла преимущество.
– Хорошо, я допускаю, что вы получите эти деньги, – продолжал он, – все же вы много потеряете: вы будете получать по сто тысяч франков пенсии вместо шестидесяти тысяч ливров в продолжение десяти лет.
– Нет, эти убытки я буду терпеть только во время министерства господина Фуке, а оно продлится не более двух месяцев.
– Вот как! – воскликнул Арамис.
– Видите, как я откровенна.
– Благодарю вас, герцогиня. Но напрасно вы полагаете, что после падения господина Фуке орден будет снова выплачивать вам пенсию.
– Я знаю средство заставить орден быть щедрым точно так же, как знаю средство заставить вдовствующую королеву раскошелиться.
– В таком случае, герцогиня, нам всем приходится опустить флаг перед вами. Победа за вами, триумф за вами! Будьте милостивы, прошу вас. Трубите отбой!
– Как можете вы, – продолжала герцогиня, не обратив внимания на иронию Арамиса, – остановиться перед несчастными пятьюстами тысячами ливров, когда дело идет об избавлении вашего друга… Простите, вашего покровителя от неприятностей, причиняемых борьбою партий.
– Вот почему, герцогиня: после получения вами пятисот тысяч ливров господин де Лек потребует своей доли, тоже в пятьсот тысяч ливров, не правда ли? А после вас и господина де Лека наступит очередь и ваших детей, ваших бедняков и мало ли чья еще, тогда как письма, как бы они ни компрометировали, не стоят трех или четырех миллионов. Ей-богу, герцогиня, брильянтовые подвески французской королевы были дороже этих лоскутков бумаги, и все же они не стоили и четверти того, что вы спрашиваете!
– Вы правы, вы правы, но купец запрашивает за свой товар, сколько ему угодно. Покупатель волен взять или отказаться.
– Хотите, герцогиня, я вам открою, почему я не куплю ваших писем?
– Скажите.
– Ваши письма Мазарини подложны.
– Полно!
– Конечно. Ведь было бы по меньшей мере странно, если бы вы продолжали вести с кардиналом интимную переписку после того, как он поссорил вас с королевой; это пахло бы страстью, шпионажем… ей-богу, не решаюсь произнести нужного слова.
