Умные люди, вроде меня и вас, должны думать о том, как жить дальше.
— Несколько недель назад, когда вы уговаривали меня быть представленной первому консулу, вы иначе отзывались о Бурбонах, — горько усмехнулась я. — Вы говорили о них с почтением.
— Только потому, что мне дороги лично вы, сердечко мое. Я готов на многое, чтобы удержать вас от ошибки…
Он поднес мою руку к губам и прижался к ней страстным, горячим поцелуем. Обычно бесстрастный и выдержанный, Талейран сам не себя не был похож сейчас; кажется, еще миг — и он попытается обнять меня, прижмет к себе, начнет гладить волосы, поцелует в губы. По крайней мере, его взгляд был устремлен именно на них. Я внутренне напряглась. Что с ним происходит? Конечно, в моей памяти навсегда останется та ночь страсти, когда мы принадлежали друг другу. Однако раньше мне казалось, что Талейран достаточно благоразумен, чтобы понимать: все это — в прошлом. Я столько раз говорила ему о своей любви к Александру! Теперь приходилось признать, что, несмотря на мои слова, в душе Мориса жили самые неожиданные надежды. Он, похоже, даже рад не отдавать меня Бонапарту — при условии, что сохранит для себя…
— Я не мастер любовных признаний. Я скорее мастер остроумия, язвительного слова. Это — маска, которую мне пришлось надеть на себя еще в детстве, чтобы избежать страданий, чтобы… направить интерес любопытной публики от моей ноги к моему уму. Маска стала моим вторым лицом, и я не сказал бы, что мне это… э-э, не нравится. Но можно ли жить одной лишь насмешкой?
— У вас есть Келли, — вырвалось у меня.
— Ах да. — Он вздохнул, все так же не отпуская моей руки. — Келли, конечно… Но на самом деле я мало к кому привязан. Я очень любил свою прабабушку, мадам де Рошешуар. Родители отправили меня к ней, когда мне было четыре года, — одного-одинешенького в дилижансе. Я ехал туда шестнадцать дней. Но этот ужас того стоил, потому что из дилижанса я попал в руки самой доброй и сердечной женщины, которая только была на свете.
Он усмехнулся:
— До сих пор помню, как по воскресеньям, после мессы, она принимала крестьян у себя в замке. Она, эта аристократка, имела дар целительства и щедро раздавала беднякам пучки лекарственных трав, которые пахли так сладко и приятно. Я сидел у ее ног, а она гладила меня по голове…
— Вас любят женщины, — прервала я его. — Не преувеличивайте, Морис! Родители обошлись с вами холодно, но ваша жизнь сложилась не так плохо, лучше, чем у многих!
Мой возглас словно заставил его очнуться. Он тряхнул светлыми волосами, глубоко выдохнул воздух.
— Женщины, конечно, любят меня, но далеко не всех люблю я. Взаимную любовь я имел счастье познать лишь однажды, но та возлюбленная в конце концов оставила меня, потому что я был епископом и не мог вступить с ней в брак. Она нашла свое счастье с другим мужчиной, португальским графом.
Он деликатно не называл имя этой женщины, но я догадывалась: речь шла об Аделаиде де Флао, с которой Талейран до революции жил почти одной семьей, игнорируя присутствие в квартире старого и глухого маркиза де Флао. Поговаривали, у Аделаиды даже родился от тогдашнего епископа сын, о котором Талейран заботился. И еще говорили, что вскоре после возвращения во Францию из эмиграции он сватался к маркизе де Бюффон, но та отказала ему, поскольку не могла помыслить о браке с бывшим духовным лицом.
Я подметила, что подобные речи Талейран ведет со мной уже не впервые. Совсем недавно, на террасе Мальмезона, он тоже с сожалением отзывался о своем одиночестве и обреченности на безбрачие. Но тогда я никак не могла воспринять его вздохи на свой счет. Мне казалось, он просто ворчит по поводу требований Бонапарта жениться на опостылевшей ему мадам Грант…
— Ваше прошлое закрывает вам путь к обычному семейному счастью, — сказала я. — В свое время вас обстоятельства принудили к духовному поприщу. Но в мире вообще мало счастья. Положа руку на сердце, можете ли вы сказать, Морис, что никак никогда не воспользовались преимуществами своего сана?
Он отпустил мою руку. Тень скользнула по его лицу.
— Вы намекаете, мадам, что я должен вспомнить о выгодах, которые принесла мне в свое время сутана, и довольствоваться тем, что имею?
— Вы имеете не так мало, мой друг, — сказала я довольно колко. — Было бы слишком большой роскошью получить от жизни абсолютно все.
Мой тон был холоден, а в тоне прозвучало легкое осуждение. Может быть, и не стоило так говорить, но я была полна решимости прервать его излияния, пока он не договорился до чего-то уж очень интимного. Я прекрасно видела, к чему министр клонит: он выбрал момент, когда я особенно уязвима, когда мне предстоит принять важное решение, чтобы склонить меня остаться в Париже и быть с ним. Что это было бы за положение у меня — неизвестно, но Талейран хотел, чтобы я не уезжала. Разве что признания в любви не прозвучало… И слава Богу! По крайней мере, у Мориса хватило ума не нарываться на прямой отказ.
Решение уехать я приняла уже давно. И хотя в моей душе было довольно сочувствия к несчастному детству Талейрана, я не думала все же, что весь мир должен теперь быть в ответе за его юношеские злоключения. Бывают судьбы и похуже.
— Вы резки, — сказал он уже своим обычным тягучим тоном. — Вы даже не позволили мне договорить до конца. А ведь у меня было предложение, которое вам, Сюзанна, возможно, стоило бы выслушать…
Клавьер совсем недавно обратился ко мне почти с такими же словами. Тоже намекал, что мое положение — трудное, и поэтому не стоит разбрасываться помощью сильных мира сего. Это заставило меня вспылить. До чего я докатилась: мужчины наперебой предлагают мне поступить под их покровительство, иначе говоря — на содержание! Ну, Клавьер — ладно, а от Талейрана я ничего подобного не ожидала!
— Я не готова быть вашим исповедником. Простите, Морис, — произнесла я резко. — А роль вашей сердечной утешительницы по праву сейчас принадлежит мадам Грант. Не смею оспаривать эту привилегию.
Он поднялся — бледный, ошеломленный, будто его холодной водой окатили. Я закусила губу. Мне было понятно, что я играю с огнем: обидев министра, я рисковала вообще не получить бумаг. И тем неприятнее для меня лично было сознавать, что он, как и Клавьер, как и ранее Бонапарт, пытался шантажировать меня, добиваясь своего!
— Итак, вы решили уехать, —
