Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
рассказал вам не просто так, вся эта история имела своей целью дать вам возможность представить себе душевное состояние, в котором оказался после всех этих событий наш малоприятный герой. В течение всего лишь одного вечера он узнает, что его возлюбленная, бывшая с ним иногда столь ласковой и в чистоту и искренность которой он верил беззаветно, открыто, демонстративно спит с другим. И пусть, так сказать, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной, да, Платон Сергеич? — В глазах литератора я вижу, кажется, омерзение. Дурачок! — В добавление к этому ему становится известно, что открылась его страшная тайна, хранимая им столь истерически. Это был его комплекс, он не мог без того, чтобы Оленька считала его своим родным отцом. К тому же он о самой своей боготворимой дочке узнает, что она любовница его врага и человека, им глубоко презираемого. Нельзя, кстати, забывать и того, что эта психологическая драма происходила на фоне открытого против Матвей Иваныча следствия.
Платон жеван губами, у него был уже готов разумный вопрос довольно давно, он почти с самого начала хотел его задать, но в таких ситуациях первой всегда вступает женщина:
— Так кто же все-таки его убил?! — почти взвизгнула Мурка.
Жаль, что спросила она, логичнее было бы услыхать этот вопрос от дочери. В ответ на этот взвизг в душе у меня тренькнула давно уже зародившаяся, почти с самого начала, печальная струна. Все! Пора расставаться со своими драгоценностями.
Мои богатства сейчас бездарно превратятся в шелуху мелких психологических эффектов. Плебейская радость прозрения, которая сейчас на них на всех хлынет, очень скоро сменится благородной тоской по тайне, но такая история может повториться только через сто лет. Ну что ж:
— А никакого убийства и не было.
— А что же было? — задала Мурка совершенно лишний вопрос.
— Самоубийство. Не вынеся тяжести обрушившихся на него невзгод, Матвей Иваныч Брюханов выстрелил себе из пистолета в сердце.
Молчание, вызванное этим заявлением, было очень коротким.
— Ну а пистолет? — поинтересовался Платон Сергеич.
— Пистолет я выбросил в мусоропровод.
Опять замолчали.
— Дело в том, что я единственный, кто слышал выстрел. В каком-то смысле я предполагал, что должно произойти нечто похожее на выстрел, внутренне был к этому готов. У Платона Сергеича громко играла музыка, после скандала он добавил громкости. Потом вы же знаете, что с кольца доносится шум, у машин частенько трещат глушители и тому подобное. Если специально не прислушиваться, то услышать этот выстрел было невозможно. Я специально прислушивался. И, услыхав, выехал на своем кресле. Дверь его комнаты оказалась незапертой, я толкнул ее. Труп лежал там, где его и нашли, я вынул из его руки пистолет и поехал обратно. Я немного рисковал. У меня на тот случай, если бы меня застали за этим делом, было всего лишь психологическое алиби. Я подкатил к мусоропроводу…
— Зачем? — На меня обрушился целый шквал из возмущенного шепота, писка, крика и рычания. Этот вопрос повторялся в разных вариантах с придаточными предложениями и с присовокуплением самых разных эпитетов. Если бы вся эта энергия просто превратилась в ветер, меня бы уже несло над поверхностью любимого пруда.
Ответил я им, конечно, спокойно, что мне было волноваться? На эту тему я думал всю свою жизнь, и это бездарное кудахтанье не могло меня поколебать.
— Прежде всего я хочу вам напомнить, что вы теперь свободны от подозрений. Если вы прислушаетесь к себе, то поймете, что ваше возмущение очень поверхностно, а по-настоящему глубоким чувством, вас переполняющим, является облегчение. Завтра придут следователи, и я им все расскажу. С другой стороны, если честно прислушаться к себе, разве все вы не нервничали по поводу этой смерти? Вы что, и теперь сможете утверждать, что в произошедшем нет ни капли нашей вины?! — Теперь мне мой нравоучительный тон казался восхитительным. — Не надо самообольщаться, вы все в той или иной степени виноваты в этом самоубийстве. Вина каждого трудноуловима, но, на мой взгляд, несомненна.
— А скажите-ка, Илюша, я хотел об этом спросить вас в самом начале вашей… лекции, — все-таки Платон не дурак, именно он должен был сообразить первым, — почему вы посвящены во все детали: откуда вы так точно знаете все, что происходило? Это, согласитесь, странно.
— Более того, это подозрительно, — пошел я ему навстречу. Я уже смирился с необходимостью расставаться и со вторым своим сокровищем. — Все это рассказал мне сам Матвей Иваныч Брюханов. Он иногда и раньше заходил ко мне поболтать. А после начала романа с Мариночкой так и часто.
Ответом мне было общее молчание. В принципе я был готов и к третьему «разоблачению» и почти не волновался. За сегодняшний день я успел составить мнение о своих партнерах, и оно не может быть признано высоким. Полуразрушенные алкоголем мозги Платона вряд ли представляли собой серьезную опасность. Брожение в его импозантно-испитой голове, вероятно, уже началось, но это будет материал для эпилога. Он, судя по всему, состоится завтра, да и вряд ли будет интересен. Признаться, вначале я планировал минимум двухсерийную историю, хотелось всем им дать пережить во взведенном состоянии ночь. Вполне я допускал участие в ней и, так сказать, официальных чинов. Мой искусственно растянутый разговор с «чинами» помимо основной цели — придать себе весу в глазах наших «домашних» — стал магнитом для всех их сомнений, выполнял и косвенную цель: оставить возможность для продолжения, где серые пиджаки должны были сыграть некоторую роль. Необходимо было очень и очень помельтешить перед их протокольными мозгами, чтобы они обвели мою фамилию в блокнотах двойной чертой.
Ну что, все, мои дорогие? На сегодня, кажется, все. Все четверо и сразу, как будто слушали мой внутренний монолог, стали поворачиваться и, не прощаясь, уходить. Находясь уже в дверях, Оленька, замыкавшая колонну, остановилась ко мне в профиль и сказала хрипловатым голосом:
— Илья…
— Ильич, — услужливо подсказал я.
— Варвара Семеновна придет попозже, она у тети. У нас. Она будет нам помогать хоронить… папу.
Я великодушно развел своими сильными руками. Попозже так попозже.
И все. В коридоре они как будто рассосались. Татарская резервация тоже хранила молчание. Темнота уже полностью вступила в свои права. Я с легким содроганием воображения представил себе грязную, будто выдолбленную из камня, лампочку над входной дверью, ее бессильное свечение в недра общего коридора. Было так тихо, что я почувствовал запах квартиры. Невозможно было определить, откуда он исходит. Ни проржавевшие шинели на душераздирающей вешалке возле Платоновой комнаты, ни переполненные сизыми жгутами белья тазы в ванной, ни остов велосипеда, хищно оскалившийся
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
