и затем отправили в Москву.
А в Москве к началу девятнадцатого года насчитывалось до сорока тысяч бывших царских офицеров, среди них оставалось немало тайных врагов Советской республики.
В один из дней в проходную у Троицких ворот пришел человек в потрепанной солдатской одежде. Сказал, что ему надо увидеть секретаря ВЦИК Аванесова. По какому поводу он пришел — не ответил. Дежурный позвонил Малькову, тот — Варлааму Александровичу, и Аванесов приказал пропустить посетителя. В это время у Аванесова сидел Дзержинский.
Солдат вошел в кабинет, назвал себя Иваном Петренко, без дальних слов скинул с себя шинель, распорол гимнастерку и вытащил кусок тонкого шелка, исписанный мельчайшими буквами. Там говорилось, что Иван Петренко — представитель подпольной организации в деникинском тылу на Украине, командируется в Москву для связи с советскими организациями.
Гостя усадили за стол, и он подробно рассказал, что происходит в тылу Деникина. Просил оружия, людей, чтобы объединить действия подполья с Красной Армией.
Курьера поблагодарили, Аванесов написал записку, чтобы его приютили в Третьем доме Советов на Садовой, выдали продовольственные карточки.
Когда курьер ушел, Дзержинский спросил:
— Ну как впечатление?
— Чем-то он меня настораживает, Феликс. Хотя оснований никаких, кажется, нет, — ответил Аванесов.
— Есть основания, — возразил Феликс Эдмундович. — Ты слышал, как он говорит, заметил, какая у него выправка, манера держаться... Уверен, что это офицер. Давай-ка проверим!
Дзержинский позвонил Петерсу и, рассказав о необычном курьере, попросил установить за Иваном Петренко наблюдение.
Через несколько дней Петерс доложил на коллегии ВЧК: Петренко установил связь с офицерами, входящими в контрреволюционную организацию «Национальный центр».
Агента арестовали, и он признался, что заслан из деникинской контрразведки. Там его снабдили подлинными документами партизана-подпольщика Ивана Петренко, которого захватили белогвардейцы.
С того времени, когда возникла Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, чекисты раскрыли десятки контрреволюционных заговоров. И не было дела, в расследовании которого не участвовал бы Феликс Дзержинский. Он или руководил оперативными работниками, или подсказывал методы борьбы с врагами революции — будь то внутренние заговорщики или разведчики иностранных держав. Председатель ВЧК стал ее мозгом. Вокруг группировались молодые, только что начинавшие свою деятельность советские разведчики.
Громадное напряжение, с которым работал председатель ЧК, все же не проходило даром. Здоровье Феликса Эдмундовича вновь пошатнулось. Открылось кровохарканье. Тяготила усталость. И врачи настаивали на том, чтобы Дзержинский хотя бы на несколько недель уехал отдыхать. А Феликс Эдмундович уверял, что именно сейчас ни при каких условиях он не может покинуть Москву.
Узнав об этом, Владимир Ильич провел через ЦК специальное постановление об отдыхе Дзержинского. Направить его решили в подмосковный совхоз близ Нарофоминска. Владимир Ильич полагал, что сносное питание можно обеспечить только в совхозе. К тому же в этой подмосковной глуши не было телефона. Значит, Дзержинскому не удастся заниматься делами...
Вернулся Феликс Эдмундович в Москву в начале осени. А через несколько дней произошло новое событие — взрыв в Леонтьевском переулке.
Дзержинский работал на Лубянке, в своем кабинете, когда раздался мощный взрыв. Было около девяти часов вечера. В окнах задребезжали стекла.
Через несколько минут Феликсу Эдмундовичу доложили: в Леонтьевском переулке, в здании Московского комитета партии произошел взрыв, есть раненые и убитые.
Председатель ВЧК поспешил к месту происшествия.
В переулке разрушений не было видно, но тыльная сторона здания была разрушена. Люди, освещая себе дорогу спичками, свечами, лампами, выносили убитых, раненых. Сколько их было, пока никто не знал. Террористы швырнули бомбу в зал заседаний, когда там проходило собрание партийного актива. Секретарь Московского комитета Загорский бросился к бомбе, только протянул руки, чтобы схватить самодельный снаряд и выбросить его в окно... Но тут раздался взрыв.
Следствие началось той же ночью. Погибло двенадцать человек и более пятидесяти ранено. По заключению экспертов, полуторапудовый снаряд обладал громадной взрывной силой.
Нити следствия привели к организации «Анархисты подполья».
Операция по захвату подпольной группы закончилась тем, что анархистов окружили на даче в Краскове, террористы отказались сдаться и подорвали дачу. Захватили руководителя террористов — Доната Черепанова. Это был тот самый эсер, который участвовал в аресте Дзержинского после убийства Мирбаха.
Дзержинский допрашивал его сам. Черепанов держался вызывающе:
— Я принадлежу к всероссийскому штабу террористов, — говорил он, — целью которого является организация террористических актов. Один из них поручили мне осуществить в Леонтьевском переулке.
Черепанов подтвердил: бомбу бросили потому, что ожидали приезда туда Ленина. Скрывая участие левых эсеров в диверсии, взрыв поручили анархистам, которые только что приехали в Москву от батьки Махно. Черепанов убедил их, что Советское правительство намерено сдать Москву Деникину и бежать из города... Этот вопрос якобы и обсуждался на совещании в Московском комитете партии. Поверив измышлениям Черепанова, анархисты согласились осуществить покушение. В явочной квартире на Арбате изготовили полуторапудовую бомбу, притащили ее переулками к Московскому комитету и бросили через окно в зал, переполненный представителями московских заводов.
А на собрании партийного актива речь шла об агитационной работе на предприятиях.
Взрыв в Леонтьевском переулке вызвал гневную волну протестов. На митингах требовали — на выпады контрреволюции снова ответить массовым красным террором! Но теперь обстановка была иной. На фронтах гражданской войны произошел перелом в пользу Советской республики. Действия внутренней контрреволюции шли на спад. Учитывая это, правительство решило не отвечать массовым террором на бессмысленный и жестокий террористический акт.
А вскоре, в январе наступившего нового года, по предложению Дзержинского правительство вынесло решение об отмене смертной казни.
2
В двадцатом году Москва не привлекала к себе внимания иностранных дипломатов, как, скажем, через год-другой после международной конференции в Генуе. Правители западных стран все еще рассчитывали на военное поражение большевиков в гражданской войне и в отношениях с Россией предпочитали действовать через свои генеральные штабы, через штабы оккупационных войск или через военных советников при войсках Деникина, Колчака, Врангеля...
Однако интерес в Европе к новой России возрастал. И не только у пролетариата...
К России тянулись многие и разные умы. Одними из первых посланцев западного мира были швейцарец Платтен, сопровождавший Ленина из эмиграции в Россию, Джон Рид — журналист и летописец Октябрьской революции. За ними последовал Герберт Уэллс — ироничный, язвительный англичанин. Он не принимал Октябрьскую революцию, но пытался честно в ней разобраться. Ближе к весне приехала в Москву экстравагантная англичанка-скульптор Шеридан, чтобы создать портреты советских руководителей.
Ей отвели для мастерской зал в Кремлевском дворце, и она проводила здесь большую часть своего времени.
Дзержинский долго уклонялся от того, чтобы позировать, но в конце концов его убедили, и в назначенный час Феликс Эдмундович все-таки пришел в мастерскую.
