охотника. Но не для того, чтобы грызть металл.
Когда отбросил в угол комнаты кандалы, чувствовал себя уставшим, точно провёл ночь в Лесу: загонял добычу, убегал от преследователей. Видимых ран на теле не осталось. Но я продолжал о них помнить и терпеть боль.
Боль никогда не исчезала сразу.
И притуплялась не так быстро, как мне бы хотелось.
Прислушался. Не услышал ни шагов, ни голосов. Лишь за окном шелестела невидимая из моей камеры листва деревьев.
Я прошёлся по комнате, обследовал стены и дверь. Дверь прочная. Выбить такую изнутри не получится. Если только сломать: грызть древесину — можно, но не хотелось.
Вздохнул.
Снова потрогал дверь.
Разве я куда-то спешу?
Вернулся в угол, где оставил кандалы, присел. Голод я пока не ощущал (чудилось, что на языке всё ещё присутствует привкус моей собственной плоти). Да и жажду терпеть пока мог. Уверен: не вечером, так утром кто-нибудь явится проведать пленника. Откроет дверь. И я смогу отсюда выбраться.
Подожду.
Время у меня есть.
Глава 29
Едва успело потемнеть за окном небо, как я услышал скрежет металла, словно кто-то открыл замок в двух-трёх десятках шагов от моей камеры. Потом раздался скрип, а следом и шарканье ног по каменному полу.
Шёл человек; один. Бубнил себе по нос бессвязные фразы, шмыгал носом. Через щели в дверном проёме я увидел свет; тот становился всё ярче — приближался.
Повернулся к двери спиной, замер. Чтобы тот, кто заглянет ко мне, не заметил, что я избавился от цепей. Очень надеялся, что посетитель направляется именно к моей камере.
И тот не обманул моих надежд.
Сперва приоткрылось смотровое окно. Свет ворвался в комнату. Я махнул рукой, точно закрываясь от него — показал, что очнулся. Звякнул цепью кандалов. Повернулся на свет, щуря глаза. Рассмотрел в окошке мужское лицо. Уловил запахи пива и чеснока.
По ушам резанули резкие громкие звуки — дверь камеры распахнулась. Сутулый мужчина чихнул, сплюнул на пол. Подвесил над дверным проёмом фонарь. Наклонился, поднял с пола два деревянных ведра. Шаркая ногами, вошёл в комнату.
— Ишь, очухался, — сказал он.
И тут же заявил:
— Жрать сегодня не получишь. Нету у меня для тебя лишних харчей. А может, и вообще больше никогда не пожрёшь — как хозяин решит. Слышал, он собирался определить тебя в мою пыточную. Так что помрёшь ты не с голодухи. Это я тебе обещаю. Скоро сам станешь едой. Буду отрезать от тебя помалёху, да кормить тобой собачек.
Шмыгнул носом. Снова плюнул. Поставил рядом со мной вёдра.
— Вот, гляди сюда, — сказал он. — Тут водица. Из этой кадки будешь пить. А в эту — гадить. Слышишь, кусок дерьма? Не перепутай!
Мужчина хрюкнул, запрокинул голову и засмеялся над собственной шуткой. На мои действия он среагировать не успел. Я прервал его смех, ударив мужчину по шее.
Треснули позвонки.
Подхватил обмякшее тело, уложил его на пол. Выглянул из комнаты.
Увидел широкий тёмный коридор. Тот тянулся на десятки шагов в обе стороны от меня и упирался в запертые двери. Рассмотрел с десяток дверей в его стенах — должно быть, за ними скрывались такие же камеры, как та, в которой я очнулся. Единственным источником света в коридоре служил тот самый фонарь, что висел на железном крюке около моей головы. Около него уже собрались насекомые — кружили, отбрасывали на стены тени.
Прислушался. Ни голосов, ни шагов не услышал. С удивлением заметил на потолке с интервалом в пять шагов похожие на наросты светильники. Почему сутулый их не включил? Почему явился ко мне с фонарём? Ответ на эту загадку от него уже не узнаю.
Вернулся в комнату. Позаимствовал одежду сутулого: штаны оказались короткими и широкими, халат — тесным в плечах. Но решил, что в такой одежде привлеку на улицах города меньше внимания, чем без неё (денег в карманах не обнаружил — значит, буду добираться до трактира Ушастого Бити пешком).
Фонарь я поставил рядом с телом мужчины. Свет в коридоре мне не понадобится — я прекрасно видел и в темноте. Где искать выход не гадал: пошёл в ту сторону, откуда явился сутулый. В конце коридора заметил приоткрытую дверь. Не уверен, что выход за ней. Но я решил, что именно её открывал мужчина, прежде чем направился ко мне — узнаю, что за ней скрывается.
Я крался по коридору, прислушивался к шорохам. Различал крысиный писк и топот крохотных лапок, шуршание, даже позвякивание цепей (похоже, в этом подвале я не единственный узник). А ещё я глубоко вдыхал, ловил запахи.
И один из них заставил меня остановиться.
Сперва подумал: мне почудилось. Находка показалась невероятной. Я тряхнул головой и стал водить из стороны в сторону носом, точно был в облике зверя.
Наваждение не пропадало.
Я и правда чувствовал этот запах! И очень отчётливо. Он не плод моей фантазии. И я не мог его спутать ни с каким другим.
Я уловил в воздухе запах Двадцатой!
Попытался понять, где тот усиливался, где ослабевал. Женщина прошла по коридору или находилась где-то рядом? Быть может она в одной из этих камер?
Запах привёл меня к запертой двери. Я открыл смотровое окно… И тут же отодвинул засов, ворвался в комнату.
Женщина сидела в дальнем углу. На полу. Прижимала к груди ногу. Съёжилась, словно оглушённая моим шумным вторжением. Смотрела в мою сторону, силилась что-либо рассмотреть в темноте.
Я понял, что она не привиделась мне тогда у ресторации. Я действительно её там встретил. Такую же: с короткими волосами и широко открытыми глазами.
— Двадцатая? — сказал я.
Женщина вздрогнула.
— Кто это?
Её голос показался мне охрипшим.
А сама женщина растерянной.
Это удержало меня от того, чтобы броситься её обнимать. Сдерживая эмоции, я поднёс руку к голове. Зажёг на ладони огонёк, позволил тому осветить мне лицо.
— Вжик?!
— Да.
Я шагнул к Двадцатой, упал перед ней на колени. Пламя моего огня отражалось в глазах женщины. И в слезах, что заскользили по её щекам.
— Откуда ты здесь? — спросила женщина.
Разглядывала моё лицо, волосы.
— Отдыхал в соседней камере.
Взял Двадцатую за руку. Её пальцы оказались холодными. Мне показалось, что они дрожат.
— Замёрзла? — спросил я.
— Нет. Не знаю. Не ожидала, что увижу тебя. Это правда ты, Вжик? Или… я вижу сон?
Мне не почудилось. В голосе женщины действительно звучали хриплые нотки. Словно