— СайФай не имеет к этому никакого отношения! — восклицает Лев. — Совершенно никакого. Не нужно его вмешивать в это дело!
— Успокойся. С ним все в порядке. Просто так получилось, что он стал причиной громкого скандала, и, поскольку вы с ним знакомы, люди к нему прислушиваются.
— Скандал связан со мной?
— Скорее, с самим существованием разборки, — объясняет пастор Дэн, решившись наконец подойти ближе ко Льву. — То, что случилось в лагере «Хэппи Джек», заставило заговорить многих людей, предпочитавших раньше прятать голову в песок. В Вашингтон посыпались требования запретить заготовительные лагеря, а Сайрес даже выступал перед Конгрессом.
Лев пытается представить себе Сайреса, разговаривающего на старом добром черном диалекте с комиссией Конгресса. Подумав об этом, он улыбается. Впервые за долгое время.
— Ходят слухи, что они могут даже снизить возраст совершеннолетия с восемнадцати до семнадцати лет. Если это произойдет, огромное количество ребят, которых родители хотят отдать на разборку, будут спасены.
— Это хорошо, — соглашается Лев.
Пастор Дэн лезет в карман и достает оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.
— Не хотел тебе показывать, но, думаю, тебе все-таки стоит это увидеть. Полагаю, ты поймешь, насколько далеко все зашло.
Пастор держит в руках обложку журнала.
На ней изображен Лев.
Фотография была сделана в седьмом классе, во время тренировки по бейсболу. Лев держит в руке рукавицу и улыбается в камеру. Под фотографией надпись: «ПОЧЕМУ, ЛЕВ, ПОЧЕМУ?» Хотя в камере Лев только тем и занимался, что снова и снова переосмысливал свои действия, ему никогда не приходило в голову, что весь остальной мир занимается тем же самым. Он не хотел привлекать к себе такое пристальное внимание, но вышло так, что его знает каждый американец.
— Твоя фотография обошла обложки практически всех журналов.
Лев этого не знал. Надеюсь, пастор Дэн не принес их все, думает он.
— Ну и что, — говорит он, старательно делая вид, что его это ничуть не заботит, — Хлопки всегда попадают в новости.
— В новости попадает то, что они натворили, — разрушения, кровь, но никто обычно не интересуется личностью террориста. Для людей все Хлопки на одно лицо. Но ты от них отличаешься, Лев. Ты — Хлопок, который не стал хлопать.
— Я хотел.
— Если бы ты хотел, хлопнул бы. А ты вместо этого бросился в разрушенный дом и вынес четверых.
— Троих.
— Ладно, троих, но ты бы наверняка пошел еще и еще, если бы мог. Другие ребята из твоего корпуса — те, кого должны были принести в жертву, — остались снаружи. Они берегли свои драгоценные части. А ты фактически организовал спасательную операцию, потому что вслед за тобой пошли «трудные» ребята, и вместе вы спасли множество людей.
Лев это помнит. Даже когда основная часть населения лагеря штурмовала ворота, несколько десятков ребят вместе с ним обыскивали развалины. Пастор Дэн прав: Лев выносил бы пострадавших еще и еще, но в какой-то момент ему пришло в голову, что одно неверное движение может привести к взрыву и тогда Лавка мясника окончательно обвалится. Поняв это, Лев вернулся на красную ковровую дорожку и сидел там с Рисой и Коннором до тех пор, пока их не увезли на «скорой помощи». Потом Лев встал на ноги прямо посреди творящегося беспорядка и признался в том, что одним из террористов был он. Он продолжал признаваться в этом всем подряд, пока один из полицейских не согласился арестовать его. Поначалу он даже не хотел надевать на Льва наручники, боясь, как бы он не сдетонировал, но Лев убедил его это сделать, сказав, что сопротивляться аресту не будет.
— То, что ты сделал, Лев, привело людей в недоумение. Никто не может понять, кто ты: герой или чудовище.
Лев отвечает не сразу.
— А есть еще варианты? — наконец спрашивает он.
Пастор Дэн молчит. Вероятно, он не знает ответа.
— Приходится верить в то, что есть какое-то высшее объяснение тому, что с тобой произошло, — говорит он, глядя на обложку журнала, которую продолжает держать в руке. — Сначала тебя похитили, позже ты стал Хлопком, но хлопать отказался, и все это привело к нынешнему положению. Многие годы ребята, которых отдавали на разборку, были безликой массой никому не нужных детей, но теперь ты стал их олицетворением.
— А нельзя мне олицетворять что-нибудь другое? — спрашивает Лев.
Пастор Дэн снова смеется, на этот раз от души. Он смотрит на Льва, как на обычного мальчика, а не на какого-то инопланетянина. Льву на мгновение начинает казаться, что он и есть обычный тринадцатилетний подросток. Это чувство ему совершенно незнакомо, потому что всю свою жизнь ему внушали, что он необычный ребенок. Так всегда бывает с детьми, которых родители хотят принести в жертву.
— Так что же будет дальше? — спрашивает Лев.
— Насколько я понимаю, они хотят за несколько недель вывести большую часть взрывчатого вещества из твоей кровеносной системы. Ты будешь представлять собой определенную опасность, но не такую, как раньше. Сможешь хлопать в ладоши, заниматься спортом — что угодно — и не взорвешься. Естественно, наиболее контактными видами спорта заниматься будет нельзя.
— А потом меня отдадут на разборку?
Пастор Дэн качает головой:
— Они не станут отдавать на разборку террориста, накачанного взрывачатым веществом — полностью из кровеносной системы его никак не вымоешь. Я разговаривал с твоим адвокатом. Он считает, что тебе предложат сделку, — в конце концов, ты сильно помог им, указав, где прячутся люди, влившие тебе в вены этот ужас. Они использовали тебя и получат по заслугам. Так что судья, вполне возможно, решит, что ты в этой истории жертва.
— Но я же знал, что делал, — возражает Лев.
— Тогда расскажи мне, зачем ты хотел это сделать.
Лев хочет рассказать пастору все, но подходящих слов не находится. Злость. Обида человека, которого предали. Ярость от того, что никакой вселенской справедливости нет. Но что из этого в действительности послужило причиной? Чем он оправдывал свои поступки?
— Ты несешь ответственность за свои поступки, — продолжает пастор Дэн, — но в том, что в эмоциональном отношении ты не был готов к жизни в реальном мире, виноват я и другие люди, воспитывавшие тебя лишь для одного — чтобы принести в жертву. Мы виноваты не меньше тех, кто накачал тебя этой отравой.
От стыда пастор даже отворачивается. Он старается подавить растущий в душе гнев, но Лев видит, что священник сердится не на него.
— В общем, по тому, как идут дела, — говорит он, глубоко вздохнув, — можно предположить, что тебе предстоит провести несколько лет в колонии для малолетних преступников, а потом еще несколько лет под домашним арестом.
Лев знает, что ему следует радоваться, но радость почему-то не спешит проявиться. Перспектива домашнего ареста его особенно смущает.
