вылечить почти любую простуду и связанные с ним осложнения. Здесь же, махнув рукой на банальный кашель, ты мог по-настоящему найти себе новое место жительства в деревянной избушке, новоселье в котором «празднуют» скорбным отпеванием. Ведь эффективных лекарств в эту эпоху почти не существует. И вот, поставив меня на ноги за три дня, я стал способен более или менее отстоять обряд венчания в церкви. Своим будущим родственникам я сказал сердечное спасибо, а себе дал зарок впредь так не глупить, попытаться «открыть» пенициллин и придумать способ его промышленного производства. И хорошо бы приурочить это знаменательное «открытие» в аккурат к началу Первой Мировой Войны. И сделать так, чтобы новое лекарство стало нашим стратегическим преимуществом. И никому его просто так не продавать, а выторговывать с его помощью нужные нашей стране преференции.
Наконец, настал день венчания. Сентябрьское утро выдалось холодным и влажным. Редкий туман клочьями плавал между домами, насыщал воздух сыростью. Я проснулся с утра пораньше, хрипло откашлялся застоявшейся мокротой и торопливо сунул ноги в прохладные тапки. Хорошо в кальсонах и нательной рубахе — хоть как-то спасают по утрам, не дают закоченеть. В комнате, где гостил, было едва ли теплее чем на улице. Хозяин явно экономил на растопке, та небольшая поленница дров, что сгорела вчера в массивной русской печи, едва нагрела саму печь. А драгоценное накопленное тепло за ночь медленно растворилось по холодным комнатам.
Накинув на плечи халат, спустился вниз. Мимоходом глянул на напольные «куранты» и подивился столь раннему часу. Солнце еще не взошло и все в доме, кроме меня, спали. Вот уж не думал, что буду так нервничать перед свадьбой. Вроде проходил уже через такое и в церкви в своем времени тоже венчался. А еще посмеивался над Мишкой, когда он делал предложение своей будущей супруге и мандражировал словно подросток.
Само венчание было назначено на полдень. Часам к десяти начали подтягиваться мои друзья и другие приглашенные. Дом наполнился шумом, гамом и суетой. С веселым хохотом в дом завались Мишка, Попов и Мендельсон. Уже слегка выпившие, раскрасневшиеся.
— Е-мае, вы когда успели? — удивился я их виду. — Утро же еще!
— Не паникуй, Вася, — осадил меня друг. — Мы по чуть-чуть всего, для настроения. А ты почему еще не при параде?
Я до сих пор щеголял по дому в теплом халате и не хотел из него вылезать. И хоть печь уже вовсю топилась и по дому растекались густые волны жара, мне было все-таки зябко переодеваться. Мой костюм для венчания висел на вешалке в моей комнате, а там до сих пор воздух не прогрелся. Но, видимо, настала пора и мне приводить себя в порядок. Быстро переоделся, из теплых тапок перескочил в скрипучие туфли, расческой поправил шевелюры и аккуратные усы. Как финальный штрих расправил накрахмаленный платок в нагрудном кармане — все, жених готов. Критически посмотрел на себя в зеркало — незамужние девки обзавидуются.
— Не дрейфь, — поддержал меня Мишка. — Не ты первый. Все нормально будет. Может для храбрости?
— Нет, не надо, — отказался я, не раздумывая. — Когда там телега должна подойти?
Мишка бросил взгляд на свой швейцарский хронометр из будущего.
— Минут через двадцать пора будет за невестой отправляться. А телега уже стоит, ждет.
— Тогда чего ждать? Поехали! — решительно сказал я и первым двинул на выход. Перед смертью не надышишься. — Помоги-ка мне пальто надеть.
Шумный свадебный поезд подкатил к Церкви Успения Пресвятой Богородицы под веселый колокольный звон, разносящийся с высокой башни. Толпы простых горожан заполонили широкую улицу, которые с нетерпением ожидали появления жениха и невесты. Московские газеты давно раструбили о женихе и невесте, и любопытным не терпелось узреть мою персону.
Я первым вышел из кареты, следом выбрался мой друг. Из кареты, следующей следом, кое-как вышла Марина. Только сейчас я увидел ее в подвенечном платье. Она была красива. Белоснежная фата, ниспадающая на лицо, ничуть не скрывала ее румяные щеки и слегка «опьяненный» от волнения взгляд. Она переживала и никак не могла это скрыть. Следом за ней выбрался Степан Ильич. Аккуратно взял ее под локоток, сказал ей на ушко ободряющие слова и степенно направился ко мне. Остановившись за несколько шагов, громко спросил «на публику»:
— Ну что, жених, принимаешь невесту?
— Принимаю, — ответил я так же громко, горделиво поведя подбородком.
— Будешь ли любить ее до самого своего последнего дня, и оберегать ее?
— Буду.
— А не будешь ли обижать ее в замужестве, не поднимешь ли на нее руку?
— Не буду обижать и пусть отсохнет рука моя, если я подниму ее на жену свою, данную мне Господом, — заверил я клятвенно.
— Тогда благословляю вас на венчание. Живите в добре и согласии, — и с этими словами он передал мне дрожащую невесту.
Под руку мы поднялись на паперть, нам распахнули широко тяжелые двери и мы чинно вошли под свод храма, ярко освещенный тысячью свечей.
Церемония венчания была очень сильно похожа на ту, в которой участвовал Мишка. Те же молитвы под размеренное чтение, те же окропление святой водой, преклонение колен и хождение по кругу вокруг аналоя. И тот же волнующий кровь момент обмена обручальными кольцами. И после целования иконы Христа и образа Божьей Матери и последнего «Аминь» нас объявили мужем и женой.
Выйдя из церкви, мы попали под ликование радостной толпы. Нас засыпали зерном, мелкой монетой. В воздух понеслись здравницы за молодоженов, хлопнули пробки от шампанского. На улицу выставили несколько десятков ящиков с водкой и недорогим вином. Мишка, надрывая связки, на всю улицу гаркнул «Горько!» и толпа его подхватила, призывая нас проявить прилюдно горячее чувство. Пришлось подчиняться.
Я притянул к себе Марину и жадно впился в жаркие губы. Оторвался через десяток секунд, окинул взглядом довольную публику. А народ уже потихоньку потянулся к угощению, пришлый зритель потерял к нам интерес. Что ж, значит и нам пора уезжать. У нас ресторан заказан на двести персон и веселуха должна продлиться до самой глубокой ночи. Но мы с Мариной допоздна не засиживались — у нас впереди была «первая» брачная ночь…
Празднества продолжались три дня. Гости пили много водки, веселились, пели песни и плясали. Вечером второго и третьего дня была общественная банька, которую мы сняли. И вот там, дождавшись, когда утомленные гости большей своей частью разойдутся, ко мне подсел ухмыляющийся Савва и проникновенно так, с надеждой заглядывая в глаза, спросил:
— Ну что, родственник, говорят, что ты подраться не дурак? Да?
— Врут, — ответил я.
Он мне не поверил. Помотал
