Лайонел нагнулся над ней и откинул с ее лба прядь влажных обвисших волос.
– Так безопаснее. Малколм уже успел кое-что разведать. Люди Ренара сторожат все входы в город и патрулируют порт. Четверо вызовут больше подозрений, чем двое.
– Но дело не только в этом, – добавила она, пронзая его жестким взглядом.
– Сейчас твоя безопасность важнее всего, Пиппа. Ты и твое дитя должны сегодня скрыться. Вам с Лайонелом будет куда легче проскользнуть на судно, чем всем четверым. Если нас с Луизой не смогут забрать сегодня… вдруг течение окажется слишком сильным, или ветер, или в Соленте будут дежурить акцизники, я найду другой способ пересечь канал. Нас двоих вряд ли будут так уж усердно искать.
Лайонел взял ее руки.
– Доверься мне, Пиппа, я все сделаю как надо.
В глазах светились такая яростная решимость, страсть, обещание, что она растворялась в этих серых глубинах, покоренная этой невероятной силой воли. Оставалось лишь пытаться проявить такое же мужество. Не спасовать перед опасностью.
– Да, – согласилась Пиппа неожиданно звучным голосом. – Но могу ли я надеяться, что на борту окажется горячая вода? Я три дня спала в одежде и не меняла белья.
Лайонел улыбнулся, понимая, чего стоило ей это шутливое требование.
– А вот это я могу обещать твердо, любимая, – тихо ответил он, коснувшись пальцами ее губ в короткой ласке.
Глава 27
Пиппа была рада, что в комнате нет зеркала и что она не видит себя в тех ужасных лохмотьях, которыми снабдил ее Малколм: потрепанная юбка, когда-то желтого цвета, а теперь ставшая коричневатой от грязи, и такой же засаленный корсаж, отороченный обрывками кружев. Ноги пришлось сунуть в огромные деревянные, походившие на лодки сабо. Пиппа безуспешно пыталась вдвинуть ступни до самого конца, но, отчаявшись, покачала головой.
– Далеко в этих колодках не уйти.
– Надеюсь, тебе вообще ходить не придется, – заметил Лайонел, критически ее оглядывая. – Повяжи голову шалью и постарайся по возможности прикрыть лицо.
Пиппа, скорчив гримасу, закуталась в красную шерстяную, пропахшую плесенью шаль.
– Ты совсем на себя не похожа! – объявила Луиза.
– Вот и хорошо. Впрочем, и Лайонел тоже, – кивнула Пиппа.
Лайонел выглядел особенно гнусно, с лицом, вымазанным сажей, и фальшивым, искусно сделанным шрамом, вздергивавшим уголок верхней губы. На нем были потертые кожаные штаны и безрукавка, из которой высовывались лапы простого трудяги с черными обломанными ногтями. Лайонел улыбнулся, показывая гнилые зубы. Ему часто приходилось принимать подобное обличье, поэтому он был уверен в своей неуязвимости.
Пиппа с тревогой взглянула на Робина.
– Ты согласен с этим планом, братец? Что станется, если они будут следить за рекой?
– Не будут, – уверенно ответил он. – Но в любом случае, насколько я понял, шлюпка стоит в стороне от главного причала. Мы сможем незаметно в нее сесть. – Он обнял сестру и, прижав к себе, добавил: – Как только мы окажемся в шлюпке, они ничего не смогут поделать. Не волнуйся. Увидимся на борту «Морской грезы».
Пиппа кивнула, гоня прочь сомнения и твердо подавляя дрожь страха.
– Я знаю, что все получится. Да пребудет с вами Господь. Она поцеловала его и Луизу, которая судорожно се стиснула, и обратилась к Лайонелу:
– Я готова. Едем?
– Пора.
Он положил руку на ее плечо и вывел из домика, ощущая, как напряжено тело под его ладонью. Но чувствовал также ее спокойную целеустремленность. Она, разумеется, боится, но не собирается этого показывать. Он знал истории ее сестры Пен и матери, леди Джиневры Мэллори и ее битвы со старым королем Генрихом VIII. Ничего не скажешь, женщины Мэллори сделаны не из обычного теста.
Малколм уже сидел на козлах крестьянской телеги, но спрыгнул, чтобы помочь Пиппе сесть в задке, заваленном только что выдубленными овечьими шкурами и нечесаной шерстью.
– Что за скверный запах! – воскликнула она.
– Да, люди не всегда понимают, что цветы растут из грязи, а из вонючей шерсти получается тонкое сукно, – съязвил Лайонел.
Пиппа решительно уселась на груду шкур.
– От меня самой несет, так что мы будем прекрасно гармонировать.
– Боюсь, что это только начало. Дальше будет хуже, – засмеялся Лайонел. – Ты можешь сидеть, пока мы не подберемся к городским стенам, а потом придется зарыться в шкуры. А сверху мы прикроем тебя кипой шерсти.
– Какая мерзость, – пробормотала она. – Предупреждаю, меня скорее всего стошнит.
Расслышав за жалобами намерение ни в коем случае не сдаваться, Лайонел так же весело ответил:
– Перетерпишь. Это ненадолго. Как только мы въедем в город и окажемся на складе, сможешь немного подышать свежим воздухом. Потом мы снова тебя упакуем.
Он прыгнул на козлы рядом с Малколмом и велел:
– Едем.
– А зачем меня паковать?
– Знаешь историю о Клеопатре и ковре?
– Слышала.
– Тот же принцип. Тебя внесут на борт в кипе ткани.
– Ах вот как! – воскликнула Пиппа, хватаясь за борт телеги, подскочившей на особенно глубокой рытвине. – Но если никто меня не увидит, этот маскарад кажется и вовсе бесполезным.
– Ничего, пригодится на всякий случай. Что ж, он совершенно прав.
– А как попадешь на борт ты?
– В обличье грузчика, таскающего кипы с тканью, в одной из которых будешь ты.
Пиппа кивнула и замолчала. Трудно найти недостатки в таком идеальном плане, хотя страхи от этого не уменьшились.
Осенние сумерки уже начали сгущаться, и стаи грачей с громкими криками хлопотливо рассаживались по деревьям, устраиваясь на ночь. На лугах мычали коровы, ожидавшие дойки. Сельская местность была такой спокойной, мирной, и Пиппе невольно взгрустнулось. Если им удастся сбежать, сможет ли она когда-нибудь вернуться па родину? А мама? Увидит ли она маму хоть еще разок?
Воздух почему-то застрял в горле, и Пиппа, к своему ужасу, услышала громкий всхлип. Она постаралась тут же превратить его в зевок, поскольку Лайонел немедленно обернулся на едва слышный звук.
– Что-то спать захотелось, – промямлила она.
Лайонел не поверил, но не стал допытываться. Зачем добиваться, чтобы она облекла в слова свои сомнения и страхи? Ничего хорошего это ей не даст. И потому он спросил М ал кол м а:
– В какое время они закрывают ворота?
– В шесть. Мы как раз проедем за минуту-другую до этого часа.
– Прекрасный расчет. Если повезет, они будут слишком спешить домой, к своим очагам, чтобы пристально всматриваться в наши лица.
