Carpe diem [10].
Латинская поговорка Она уходила от него навсегда. Ее стройная фигурка в длинной белой рубахе, с развевающимися на ветру густыми черными волосами, становилась меньше и меньше. Нежные бледные босые пяточки ступали по колючей стерне, и холодные тонкие руки висели как плети. И не было смысла просить ее оглянуться: он никогда больше не увидит Ее лица. Она никогда не обернется. Бесконечное скошенное поле скукожилось, смялось, почернело, подобно листу бумаги, попавшему в костер. Он никогда не возьмет ее за руку и не приведет обратно. И смех Ее не рассыплется по полю звоном колокольчиков, и румянец не тронет ее бледных щек, и сила жизни останется дремать в полумгле, которую не озарит Ее чистое свечение.
Он убил Ее и не смог исправить непоправимого. Он четверть века шел к Ней, а когда дошел, Она оказалась совсем не той, кого он вспоминал все эти годы. И сам он оказался совсем не тем, за кого себя принимал.
Выжженная чернота окружала его со всех сторон, могущество покинуло его, но краски не вернулись в его сердце: он потерял последнюю страсть, которая им двигала.
Черное поле лежало вокруг, выжженная земля… И обгорелый Калинов мост поникшей веткой свисал над черным руслом сгоревшей реки. Вот какой мир ему достался… Что ж, наверное, именно так выглядит самая его сущность - выжженная земля. И ветер носит над ней черный пепел мертвых трав. Если что-то и может шевельнуться в этом мире, то только по воле ветра: даже река умерла, выгорела дотла, и обнаженное ее дно покрыто сажей, и оплавленный кисельный берег застыл и потрескался, как огромная головешка. Углерод - основа жизни - сам по себе ничего не рождает. Сам по себе он всего лишь прах, к которому все возвращается.
Он поднялся и шагнул к мертвой реке, лишенной мертвой воды. Обгоревший берег хрустнул под ногами и ополз вниз, опуская его на черное дно. Тому, кто ничего не желает, все равно, по какую сторону Смородины стоять и смотреть на выжженную землю.
Жирная черная пыль прилипала к босым ступням, ветер ноющей поземкой скользил по пустому руслу, поднимал сажу в воздух и свивал ее нестойкими спиралями. Маленькие смерчи змеились под ногами и беспомощно опадали, стоило порыву ветра чуть ослабнуть. Там, где прежде стеной стоял высокий лес, из земли торчали обугленные колья бывших стволов. Он поднялся по крутому берегу наверх, к подножью сгоревшего леса, и посмотрел по сторонам.
Пустота и прах, из которого ничего не возродится. Бессмысленная вечность впереди, вечность среди пустоты и праха. Это обещал Будда своим последователям? Ни боль, ни радость его не потревожат, скука не коснется его души, не дотянется тоска. Пресная сытость, сонное удовлетворение. Почему же тогда на самом дне шевелится червь и точит его изнутри, надсадно и муторно? Уничтожить этого - последнего - червя, и наступит обещанный покой и благодать?
Бледный конь, сияющая, но бесплодная Oenothera libertus и счастливец Орфей со спасенной Эвридикой…
И зовется этот червь - зависть. Самая бесплодная из страстей. Если ему и осталась какая-то страсть, то самая бесплодная.
Медведь украл у него Oenothera libertus, украл, отобрал, завладел… Медведь всего две недели как узнал о ее существовании и уже решил, что имеет на нее какие-то права.
Красная мантия на черном фоне выжженной земли полыхнула неживым, непрозрачным пламенем, ветер приподнял ее широкие полы и дохнул в лицо свежестью жизни. Напиться, чтобы больше не чувствовать жажды. Как глупо устроен человек - он не может жить без желаний. Но лишь только долгожданное желание загорается у него в груди, он немедленно спешит от него избавиться.
Игорь. 2 октября, утро
В руки он ее берет
И на свет из тьмы несет,
И, беседуя приятно,
В путь пускаются обратно.
царевне и о семи богатырях
А.С. Пушкин. Сказка о мертвой - Медвежье Ухо… Скажи мне только: ты жив?
- Я не знаю… - шепнул Игорь, приоткрывая глаза.
- У тебя что-то болит? Тебе плохо?
- Нет, я просто устал. Правда, просто устал.
- Прости меня… прости, что я не верила… Ты победил его, Игорь, ты победил, ты слышишь?
Холодная слеза упала ему на лицо.
- Чего ж ты теперь-то плачешь?… - он улыбнулся краем губ.
- От радости… - Маринка положила руку ему под голову и провела пальцами по щеке.
- Я сейчас встану… Пока никто нас не видел, надо уезжать.
Игорь сел и огляделся. Зелень травы и белизна березовых стволов на горизонте уже не радовали глаз. Это чужой мир, чужой, непонятный, пугающий… Он тряхнул головой: все это сон, или на самом деле с ним все это только что произошло? Реальность ускользала.
Перелет-трава, обвившаяся вокруг запястья стеблем, тихо позванивала и переливалась.
- Я не могу больше жить, как во сне, - сказал он Маринке, - поехали отсюда.
- Ты сможешь? - встревоженно спросила она.
Игорь пожал плечами и медленно поднялся, пошире расставляя ноги, чтобы не упасть. Сивка, щипавший травку неподалеку, поднял голову, будто понял, что его сейчас позовут.
- Да, Каурка, нам пора… - кивнул Игорь коню, когда тот подошел поближе, и долго на него взбирался, цепляясь за гриву плохо гнувшимися пальцами.
- А я? - спросила Маринка, подняв голову.
- А теперь ты, - улыбнулся он, нагнулся и взял ее под мышки, боясь, что поднять ее не хватит сил. Самая красивая девушка на свете, на этом и на том…