Как при монархии, так и при республике логика национального государства на самом деле вела к уничтожению всяких препятствий между центральной властью и индивидуумами. Она стремилась к унитарной интеграции индивидуумов, подчиненных одним и тем же законам, к не распространению общностей, говорящих на своем языке, хранящих свою культуру и обычное право. Власть государства осуществляется над индивидуальными субъектами — вот почему она беспрерывно разрушает или ограничивает прерогативы любых видов опосредованной социализации: семейных кланов, сельских общин, братств, цехов и т. д. Запрет корпораций в 1791 году (закон Ле Шапелье) имеет прецедент в запрете в 1539 году Франциском I «всех цехов и ремесленных сообществ по всему королевству» — решение, которое превратило подмастерьев в должников. После революции все это только усилилось. Деление территории на более или менее равные департаменты, борьба против «духа провинции», подавление регионализма, региональных языков и местных наречий, введение единой системы мер и весов — все это вело к всеуравнению. Как бы повторяя старое определение Тённиеса, можно сказать: современная нация восстала из общества, восставшего из руин старых сообществ.
Эта индивидуалистическая составляющая Государств наций фундаментальна. Империя требует поддержания общностей; нация, по собственной логике, знает только индивидов. Быть подданным Империи можно опосредованно, через различные промежуточные структуры; принадлежать к нации — только напрямую, без всякого отношения к местным образованиям, сообществам или государствам.
Монархическая централизация была сущностно юридической и политической; она отражала только государственное строительство. Централизация революционная, сопровождавшая возникновение современной нации, пошла еще дальше. Она «продуцировала нацию» напрямую, то есть порождала небывалые ранее социальные учреждения. Государство стало производителем социального, причем монополистическим: на руинах уничтоженных опосредующих образований оно устанавливало общества равных в гражданском отношении граждан11. Жан Бэшлер отмечал: «нация полагает опосредующие образования не важными по от ношению к гражданству и стремится сделать их вторичны ми и подчиненными»12. Констатацию того же самого мы находим у Луи Дюмона, видящего в национализме проекцию субъективного индивидуального «я» на коллективное «мы». Он писал: «нация в точном современном смысле и национализм — отличный от простого патриотизма — исторически вытекали из индивидуализма как ценности. нация в точном смысле — это тип глобального общества, соответствующего власти индивидуализма как ценности. Эти вещи не только исторически сопровождают друг друга, но друг другу навязывают взаимозависимость таким образом, что можно сказать: нация есть глобальное общество, состоящее из людей, полагающих себя индивидами»13.
Такому пропитывающему логику Государстванации индивидуализму противостоит холизм имперской конструкции, в которой от индивида не отнимается его естественная или культурная принадлежность. В Империи гражданство (подданство) включает в себя разные национальности. В нации оба понятия, напротив, синонимы: именно принадлежность к нации определяет гражданство. Пьер Фужейроллас резюмирует это в следующей терминологии: «При разрыве со средневековыми обществами, имевшими двухполярную — этнических корней и собрания верующих — идентичность, современные нации выстроены как закрытые общества с единой официальной, установленной для граждан идентичностью. Отсюда с самого начала нация в своих основаниях — это анти-Империя. У истоков Нидерландов — разрыв с империей Габсбургов, у истоков Англии — разрыв с Римом и установление национальной религии. Испания также не „катализировалась“, не оторвалась от „габсбургской системы“, а Франция постепенно формировалась как национальное объединение против романо-германской империи и как нация возникла исключительно в борьбе с традиционными силами по всей Европе»14.
Добавим еще и то, что, в противоположность нации, долгие века все более отгораживающей себя непереходимыми границами, Империя не является отдельным целым. ее гра ницы по природе своей подвижны и временны. Изначально, как известно, слово «граница» имеет исключительно военный смысл: линия фронта.
Во Франции в правление Людовика Х Молотка (leHutin) слово «граница» заменило прежний термин «марка». По надобилось еще четыре века, чтобы начать обозначать этим словом делимитацию территории государств в современном смысле. Укажем также, что идея «естественной границы», иногда использовавшаяся легистами XV века, вопреки преданиям, никогда не вдохновляла внешнюю политику монархии и ее только по ошибке приписывают ришелье и даже Вобану. на самом деле только во время революции французская нация систематическим образом заговорила о своих «естественных границах». Жирондисты в Конвенте использовали это понятие для фиксации восточной границы по левому берегу Рейна, а также в целом для оправдания политики аннексии. Также только во времена революции якобинская идея, в соответствии с которой границы государства должны совпадать с языковыми и с граница ми политической юрисдикции и нации, начинает распространяться по всей Европе. наконец, именно Конвент изо брел парадоксальным образом широко использованную затем Моррасом идею о « внутренних иностранцах», применив ее к аристократам как поборникам опозоренной политической системы: Баррер, называвший их «иностранца ми среди нас», утверждал также, что «аристократы вовсе не имеют отечества».
Будучи универсальной в своем принципе и призвании, Империя тем не менее не является универсалистской в нынешнем значении этого слова. ее универсальность не означает распространения на всю Землю. расширение ее преде лов относится скорее к справедливо видимому устроению, к внутреннему пространству данной цивилизации, к федеративному объединению народов на основе конкретного политического устройства, вне всякой перспективы поглощения или уравнивания коголибо. Так или иначе, с этой точки зрения Империя отличается от гипотетического Все мирного государства или от идеи о том, что существуют универсально приемлемые всегда и везде политико-юридические принципы.
Универсализм, напрямую связанный с индивидуализмом, скорее, растет из того же индивидуалистического корня Государстванации как основы современного политического универсализма. на самом деле исторический опыт показывает, что национализм очень часто принимает форму раздутого до вселенских размеров этноцентризма. нелишне напомнить, что французская нация изображается как «самая универсальная из всех наций», и такая универсальность проистекает из изначальной национальной модели, пред полагающей распространение по всему миру лежащих в ее основе принципов. В эпоху, когда Франция полагала себя «старшей дочерью Церкви», монах Гибер де Ножан в своей Gesta Dei per Francos изображал франков орудием Божиим.
Начиная с 1792 года революционный империализм выражался в попытках распространения по всей Европе идеи нации. С тех пор всегда раздавалось достаточно голосов, тщившихся убедить всех в том, что французская идея нации подчинена «идее человечества» и именно это делает ее, в частности, «толерантной». В такой претензии можно сомневаться, ибо она легко переворачиваема: если нация под чинена человечеству, то и человечество подчинено нации. А в конечном счете это надо понимать так: кто против та кого вывода, тот против человеческого рода.
