За исключением рейнджера, все остальные исчезают. Одна из женщин возвращается через минуту, чтобы сказать другим, которые принесли дополнительное оборудование, что «анестезиолог будет через пять минут». Медсестры снимают мою обувь, носок и кепку, накрывают меня халатом. Затем мужчина обращается ко мне:
— Арон, я — рейнджер Стив из службы парка. Я могу что-нибудь сделать для вас?
Это не тот вопрос, которого я ждал, но в первую очередь я думаю о маме.
— Вы можете дать знать моей маме, что я в порядке?
Размышления о том, как она, должно быть, была втянута в процесс поисков и чего это ей стоило, приводят к тому, что мой голос падает до дрожащего шепота.
— Да, у меня есть ее номер телефона. Я позвоню ей, как только мы закончим.
— Спасибо. — Я делаю паузу и, собравшись с мыслями, продолжаю: — Я оставил много барахла в каньоне. Веревки, CD-плеер, обвязку, много всего. Вы сможете послать туда кого-нибудь, чтобы прибрать это все?
— Конечно, мы сделаем это, — отвечает Стив.
— Кое-что находится там, где я застрял, что-то под дюльфером. Мой велосипед, — я останавливаюсь, лезу в карман под халатом, — стоит у можжевельника в ста метрах от восточной стороны дороги, полтора километра на юг от перевала Бёрр.
Я вытаскиваю сложенную карту и отдаю ее Стиву. Порывшись в кармане на молнии, достаю оттуда ключ от велосипедного замка. Тем временем Стив ориентируется по карте, испачканной пятнами крови.
— Вот, это ключи, — говорю я и протягиваю Стиву маленькое кольцо с двумя ключами. — Я защелкнул трос вокруг велосипеда, а не вокруг дерева, чтобы в том случае, если ключи потеряются, я все равно мог бы забрать велосипед, но легче будет вытащить велосипед на дорогу, если будет возможность крутить колеса.
— Вы можете показать, где ваш велосипед? — спрашивает Стив, держа карту передо мной.
— Да, конечно. — И я слегка перекатываюсь на бок, чтобы вытянуть левую руку. — Ой, нет, не могу; он за пределами карты. Но он точно там, где я сказал, это последнее дерево на целую милю вперед, полтора километра на юг от перевала Бёрр, это подъем дороги сразу за краем карты.
— Вы можете показать, где вы застряли?
— Ага, это единственная часть каньона, идущая с востока на запад прямо над дюльфером Большого сброса. Видите? — Я показываю на отметку, на которой написано: «Большой сброс, 472, короткая щель».
— Хорошо, что-нибудь еще?
— Если можно, присмотрите за моим рюкзаком, пожалуйста, это очень важно. Он в вертолете. И заберите мой пикап и прочее барахло. Спасибо.
Я встревожен, но полностью лишен сил, хочу закрыть глаза, но знаю, что спать нельзя. Затем в комнату входит женщина в белом халате и в маске, представляется анестезиологом, спрашивает, что случилось. Я пересказываю ей сокращенную версию, и она убегает в боковую дверь операционной, обещая, что сейчас вернется с лекарствами.
Стив говорит:
— Арон, мне нужно, чтобы вы рассказали как можно больше. Насколько велик был булыжник?
— Думаю, он весил килограммов сто. Я немного пошевелил его сразу после того, как он упал на меня, но не смог поднять с помощью снаряжения, поэтому, думаю, он должен был весить не меньше центнера.
— И когда он упал на вас?
— Это произошло примерно в два сорок пять в субботу днем.
— Как это случилось?
— Я расшатал его. Он застрял там, это была каменная пробка — а я наступил на него, затем полез с него вниз и потянул его. Он подпрыгнул туда-сюда, задел мою левую руку, затем упал на правую. Я пытался оттолкнуть его, и тут руку зажало.
Я ошарашен тем, что рассказываю эту историю. Что вообще лежу на этом столе, притом что пережил шесть дней обезвоживания и гипотермии, пережил ампутацию руки, спуск дюльфером, одиннадцатикилометровое путешествие по пустыне. И еще этот вертолет. Просто чудо.
Стив не успевает спросить меня больше ни о чем: возвращается анестезиолог. На этот раз она несет с собой заряженный шприц и иголку такого размера, словно ею можно привить лошадь. Я понимаю, что она собирается сделать, и останавливаю ее твердым голосом:
— Стоп, стоп, мне нужно вам кое-что сказать. Иногда у меня бывают реакции на иглы. Я падаю в обморок от уколов, однажды упал со стула после анализа крови. Мой врач просил меня всегда предупреждать людей перед уколами. В таком состоянии, как сейчас, я не знаю, что может со мной случиться. У меня может быть шок.
Врач замирает на первых моих словах и слушает то, что я ей говорю, с одеревеневшим взглядом. Все, что я вижу, это ее широко открытые глаза, которые с недоверием смотрят на меня:
— Вы считаете, что сейчас у вас нет шока?
— Я не знаю, клинически, возможно, да, но…
Она обрывает мои колебания прямым вопросом:
— У меня наготове морфий. Вы хотите его или нет?
— О да, черт возьми! — восклицаю я. — Делайте укол. Только держите меня на столе, если я начну валиться с него, хорошо?
Я смотрю на рейнджера Стива, а врач вводит иглу. Мягкое жжение разливается по руке, когда наркотик входит в вену, но я не теряю сознания. Мы со Стивом возобновляем беседу, и я описываю предполагавшийся маршрут от начала тропы каньона Хорсшу вниз по дороге в Мейз-Дистрикт, через каньон Блю-Джон, через Большой сброс и назад к моему пикапу через каньон Хорсшу. Говоря о размерах той части щели, где я застрял, еще раз описываю размер валуна и объясняю Стиву, что я застрял в положении стоя, но приспособил якорь таким образом, что мог снять нагрузку с ног. Я рассказываю об этих шести днях так подробно, как могу, прежде чем усну от морфия. Рассказываю, когда именно у меня закончилась вода, когда иссяк запас пищи и когда я понял, как сломать кости руки и ампутировать ее. Затем я слышу новый голос, мужской баритон, спрашивающий, чем у меня обмотано предплечье. Я чувствую, что кто-то тянет за перевязь, сделанную из кэмелбэка, и слышу, как Стив отвечает:
— Там один или два жгута. Остальное подложка.
Мир проваливается в туннель, мне удается нечленораздельно произнести:
— Тока один, на прплечье…
И марафон из 127 часов непрерывной бессонницы заканчивается в три сорок пять пополудни, в четверг, 1 мая 2003 года.
Рейнджер Стив Сванке берет мою карту и заметки, сделанные во время нашей беседы, и идет в приемный покой. Придя в себя после сюрреалистической двадцатиминутной беседы со мной, первым делом он снимает с пояса служебный сотовый телефон и звонит моей маме. Она отвечает после второго гудка:
— Алло, Донна слушает. — Ее голос звучит увереннее, в нем больше надежды, чем в первый раз, когда она ответила на звонок Стива этими же словами.
— Донна, привет. Это снова рейнджер Стив. У меня есть новости, и хорошие, и плохие. Мы нашли вашего сына; он жив, и он будет жить.
