Книга Уравнение со всеми известными - Наталья Нестерова

На следующий день Анна проснулась после полудня. Она не помнила, что случилось накануне. Посмотрела на часы — почему она так заспалась? Голова тяжелая, как ватой забита, мысли с трудом продираются. Костя сделал укол. А до этого сидел с ней, что-то говорил. Она плакала. Юра умер.

Боль уже не была острой — иголку вытащили из сердца. Почти как с мамой или с Луизой Ивановной. Анна всегда боялась, что, если с Юрой что-то случится, его не станет, она почувствует облегчение. Боялась оказаться немилосердной. Напрасно боялась — никакого облегчения, только горечь потери. И до сих пор не верится, кажется — сейчас встанет, пойдет к нему, погладит его по голове, он попросит конфетку.

Несколько раз заглядывали дети и Галина Ивановна, Анна прикрывала глаза, как будто еще спит. От чего умер Юра? Скорее всего — инфаркт. Будет ли вскрытие? Какая теперь разница, от чего он умер. Надо похоронить его вместе с Луизой Ивановной, будет лежать рядом с мамой. И заказать новый памятник, общий. Теперь у них настоящие московские корни — родные на кладбище. А ведь накануне было и что-то хорошее. Татьяна замуж выходит. Когда Луиза Ивановна умерла — двойняшки родились. Мистическая закономерность: если у нее горе, у близких радость. Нет, чушь, не забивать себе голову, пусть люди будут счастливы. Все счастливы, кроме нее.

Тихо зашли дети, присели на корточки рядом с ее постелью. Анна обняла их, прижала головы к груди, поцеловала макушки.

Дарье и Кириллу было страшно не столько потому, что не стало Юры, сколько из-за самого события смерти, которое снова вползло в их дом. Они не знали отцовской любви и не испытывали любви к отцу, но были по-своему привязаны к Юре. Папа-мальчик, папа-ребенок был частью их семьи. Мама и бабушка всегда заботились о папе — значит, он хороший, свой, его надо беречь. Юрин уход не пробил в их жизни такой большой бреши, как смерть бабушки, но все-таки это была потеря, нарушение привычного уклада, погружение в атмосферу печали и горести. Иррациональность смерти дети воспринимали совсем не так, как взрослые, раздавленные безысходностью вопросов — как? зачем? почему? У детей все эти вопросы приобретали оттенок жутковатый, но загадочный и потому носящий привкус триллера, страшной сказки — пугающей и щекочущей нервы. Картинки похорон, вид мертвого тела навсегда врежутся в их память, но останутся именно страшными картинками, а не тяжкими переживаниями.

После того как их дом в первый раз посетила смерть, дети стали больше всего бояться, что она придет снова и заберет самого главного человека — маму. Мама в их понимании была бессмертна, но кончины других людей наводили на мысли, что и она тоже… И это было самым страшным — тут они приближались к “взрослому” бессилию перед неизбежным. Но справиться с ним не могли, и детская психика отвечала на потрясения ночными кошмарами: и Даше, и Кириллу часто снились сны, что мама умирает — то она тонет в море, то в нее стреляет бандит, то лежит, умершая неизвестно от чего, в гробу.

Галина Ивановна позвала обедать. Анна заставила себя встать, одеться, выйти из комнаты. Дети стояли под дверью — ждали ее, чтобы взять за руки и вместе идти на кухню.

— Как ты? — спросила Татьяна.

— Нормально, — ответила Анна. — Только горло болит.

Вчера она так кричала, что сорвала голосовые связки и теперь слегка хрипела. Есть не хотелось. Разговаривать тоже. Она не замечала гнетущей тишины за столом.

— А что будет с папиными игрушками? — спросил Кирилл.

— Не знаю, — сказала Анна. — Хочешь, возьми их себе.

— Только железную дорогу.

— Остальные давайте отдадим в какой-нибудь детдом, — предложила Даша.

— Давайте, — кивнула Анна. — Что с Ириной? — спросила она.

“Только бы не видеть сейчас Иру, — подумала она, — вообще не заходить в ту квартиру. Не могу, не пойду”.

— Все в порядке, — сказала Таня, — она убирает в квартире, разбирает Юрины вещи. Костя оставил тебе таблетки. Очень строго велел — одну днем и одну на ночь. Выпей, пожалуйста. Вот эту нужно днем.

— Нет, — отказалась Анна, — никаких таблеток.

— Аня! — На кухню вернулась Галина Ивановна, говорившая по телефону. — Там какой-то мужчина. Уже третий раз звонит, тебя требует. Что сказать?

— Я подойду. Это был Сусликов.

— Что происходит? Ты даже позвонить не можешь? — обиженно начал он.

— Дима, у меня умер муж, — тихо сказала Анна.

— Когда? От чего?

— Не знаю. Какая разница. — Она чуть не сказала “какая тебе разница”. — Извини, я не могу говорить — положила трубку.

Ей не хотелось Диминых соболезнований. У каждого человека, который переживает горе, должен быть другой человек, кому он может выплакаться, чьи слова утешения будут для него самым действенным лекарством. У Татьяны есть Игорь, у Веры есть Костя, у детей есть мама. У нее нет никого. Дима не виноват в том, что ей не хочется броситься в его объятия и закрыться от горя его руками.

Анна не знала, чем заняться. Надо заняться похоронами. Она позвонила в похоронное бюро и вызвала агента. Дети смотрели на нее и чего-то ждали. Что она могла им сказать?

Сусликов несколько секунд слушал короткие гудки в трубке. Потом нажал на рычаг, пододвинул к себе справочник и стал накручивать диск — выяснять, где проводится вскрытие Юрия Самойлова. Через час он был в патологоанатомическом отделении одной из городских больниц. Показал удостоверение, поговорил с врачом, взял копию заключения.

Он вышел из прозекторской и глубоко вдохнул чистый воздух. В анатомичке всегда неизбывно воняет мертвечиной. Хотелось напиться — так, как не напивался ни разу в жизни, — вдрабадан, в хлам, в клочья. Напиться и забыться, забыть Анну, ее волосы, руки, глаза, ее смех и стоны. Забыть о ее муже. К чертовой матери забыть обо всем мире! Сусликов поехал к Анне домой. Дверь ему открыла пожилая женщина.