Этот голландец очень обрадовался знакомству, услышав, что и мы обращаем свои помыслы к Европе. И так как он узнал, что у нас одни лишь товары (ибо мы ничего не сказали ему о деньгах), то предложил помочь нам продать их столько, сколько поглотит здешний рынок, и посоветовал, что сделать с остатком.
Пока все это происходило, Уильям и я совещались о том, как поступить с нами самими и с тем, что у нас было. Во-первых, мы решили все серьезные разговоры вести только в открытом поле, где могли быть уверены, что нас никто не услышит. И каждый вечер, когда солнце склонялось к западу, а жара спадала, мы гуляли то в одном, то в другом направлении, чтобы обсудить свои дела.
Должен заметить, что здесь мы оделись на новый лад, так, как одеваются персы: в длинные шелковые куртки и нарядные халаты из английского алого полотна. Мы отпустили бороды на персидский лад и стали походить на персидских купцов, но, впрочем, только видом, ибо не знали ни одного слова на персидском языке, да и вообще не знали никаких языков, кроме английского и голландского, хотя и последний я понимал очень скверно.
Как бы там ни было, голландец выполнил все обещанное, и мы, решив как можно дальше держаться в стороне, не знакомились и не обменивались ни единым словом ни с одним из английских купцов, хотя в том месте их было много. Благодаря этому мы лишили их возможности наводить о нас справки или дать какие-нибудь сведения, если бы дошли известия о нашей высадке здесь. А последнее вполне могло произойти, попади кто-нибудь из наших товарищей в дурные руки либо в силу других непредвиденных обстоятельств.
В продолжение пребывания здесь – мы оставались около двух месяцев – я стал все чаще задумываться о своем положении. Не об опасности, ибо опасность нам не угрожала. Но мне действительно начали приходить в голову мысли о себе и о мире – причем иные, чем были прежде.
Что до имевшегося у меня богатства, а оно было невероятно велико, то я ценил его столько же, сколько и грязь под ногами. Обладание им не приносило мне покоя, поэтому и мысль лишиться его меня не беспокоила.
Уильям заметил, что дух мой смущен, а настроение по временам тяжелое и подавленное. Однажды вечером, во время одной из наших прогулок, я заговорил с ним о том, чтобы бросить наши богатства. Уильям был человеком мудрым и осмотрительным. Всеми предосторожностями в своем поведении в продолжение уже долгого времени я был обязан его советам, да и дело по сохранению наших вещей и нас самих лежало на нем. Он рассказывал мне о мерах, которые предпринимает для нашего возвращения домой, когда я оборвал его.
– Как, Уильям, – воскликнул я, – неужели вы полагаете, что мы сможем достичь Европы, когда на нас висит такой груз?
– Да, – ответил Уильям, – без сомнения, подобно другим купцам с подобным же грузом, если только не станет известно, какое его количество у нас или какую ценность он собой представляет.
– Как же, Уильям… Ведь вы считаете, что над нами есть Бог, и вы так долго объясняли мне, что мы должны будем дать Ему отчет во всех своих делах. Так как же, если вы считаете, что Он справедливый судья, вы можете допустить, что Он позволил нам спастись, оставляя себе отнятое у стольких невинных людей, можно сказать, у целых народов? Как может Он не призвать нас к ответу еще до того, как мы попадем в Европу, где собираемся насладиться награбленным?
Уильям, видимо, был поражен и удивлен этим вопросом и долгое время молчал. А я повторил вопрос и добавил, что это невозможно.
После некоторого молчания Уильям ответил:
– Ты задал очень важный вопрос, и положительного ответа на него я дать не могу. Но скажу так: во-первых, правда, что, зная Господнюю справедливость, нам нечего ожидать от Него защиты. Но поскольку обычные пути Провидения не те, что повседневные пути людских деяний, то, покаявшись, мы можем надеяться на милосердие, хотя и не знаем, сколь милосерден будет Он к нам. А потому мы должны поступать, склоняясь к последнему, я хочу сказать, к милостивому решению, а не к первому, которое может навлечь на нас лишь суд и отмщение.
– Но послушайте, Уильям, в покаяние, как вы мне объясняли, входит исправление. А мы никак не можем исправиться. Как же нам покаяться?
– Почему мы не можем исправиться?
– Потому, что не можем вернуть того, что добыли разбоем и насилием.
– Верно, этого мы сделать не можем, ибо не можем узнать, кто собственники награбленного.
– Что же в таком случае делать с нашим богатством – следствием грабежа и разбоя? Сохраним мы его – останемся разбойниками и ворами, а если бросим, то тоже поступим несправедливо, ибо не сможем возвратить его законным собственникам.
– Ну, ответ на это короток. Отказаться от того, что мы имеем, означает бросить его тем, кто на него не имеет права, а значит, лишить себя богатства, не сотворив при этом добра. Поэтому мы должны беречь его и творить с его помощью добро, какое только сможем. И кто знает, какую возможность предоставит нам Провидение сотворить благодеяние хотя бы нескольким из тех, кому мы причинили вред? Поэтому мы должны предать все в руки Господни и двинуться далее. Вне всякого сомнения, наш долг – уйти в безопасное место и ожидать Господней воли.
Пояснение Уильяма вполне удовлетворило меня, поскольку все, что он говорил, всегда бывало надежно и правильно.
Вышло, что Господь соблаговолил сделать Уильяма всем для меня.
Однажды вечером я потащил Уильяма в поля много быстрее обычного. И там я рассказал ему о смятении своего разума, о том, как страшно искушал меня дьявол, и что я хочу застрелиться, ибо не могу выносить тяжести, которая гнетет меня.
– Всю ночь, – рассказал я, – снились мне ужасные сны! За мной явился дьявол, и на вопрос, как меня зовут, я ему ответил. Тогда он спросил, каким был мой промысел. «Промысел? Я вор, негодяй по призванию. Я пират и убийца, я заслуживаю виселицы». – «Верно, верно, – говорит дьявол, – заслуживаете. Вы тот человек, которого я ищу, а потому ступайте за мной». Я ужасно испугался и закричал так, что проснулся. С того времени я пребываю в ужасных мучениях.
– Превосходно, – ответил Уильям, – дай мне пистолет, о котором только что говорил.
– Зачем? Что вы с ним сделаете?
– Что сделаю? Тебе не придется убивать себя, я буду вынужден сделать это. Да ты ведь чуть не погубил нас всех!
– Что вы хотите этим сказать, Уильям?
– Сказать?! Нет, чего ты добиваешься, когда кричишь со сна: «Я вор, я пират, я убийца, я заслуживаю виселицы»? Да ты всех нас погубишь! Хорошо, что голландец не понимает по-английски. Короче говоря, я должен застрелить тебя, чтобы самому спастись. Ну же, давай пистолет.
Признаюсь, услышанное ужаснуло меня, и я понял, что, будь поблизости кто-то, понимающий по-английски, я бы погиб. В то же мгновение мысль о том, чтобы застрелиться, покинула меня и я обратился к Уильяму:
– Вы смущаете меня. Да, водить со мной компанию небезопасно. Что мне делать? Я выдам вас всех.
