Книга Прекрасна и очень опасна - Елена Арсеньева

Из писем не написанных, не отправленных, не прочитанных:

Серый! Здравствуй, волчище мой ненаглядный! Пишу это письмои вою страшным голосом. Вся душа моя по тебе изнылась. Вчера по ТВ былакакая-то учебная передача – «Слово о полку Игореве». Я, сидя в подсобке,случайно ткнула в кнопку, а там читают этот кошмарный плач Ярославны. «Ах,зачем, зачем мое веселье в ковылях навек развеял ты!» У меня началась истерика…А через пять минут выступать. Девочки понять не могли, что со мной. Правда,сегодня как раз година… Кто-то вспомнил об этом – и все сразу отстали. Началипоглядывать сочувственно и в то же время выжидательно: а не собираюсь ли яустроить пирушку на помин его души? Нет, я кое-как собралась, вышла, кое-какзапела. Сам знаешь что. От волнения заболело горло, хрипела по-страшному – нонароду понравилось. Потом говорили, что эта новая манера очень эффектна.Дураки, идиоты. Это горе мое, слезы мои по тебе. Одна девушка, помню, вернее,не помню, откуда я ее знала, ну, случайная знакомая какая-то, сказала, чтострадания русских женщин облагораживают. Якобы это еще Тургенев где-то написал.Ну, видимо, так. Хлопали моему хрипу, моим сдавленным слезам, судорогам в горлекак ошалелые, швыряли зелененькие бумажки. Потом Дениска, наш ведущий, все ихсобрал, преподнес мне – я ему, как всегда, одну отслюнила, у него ротрастянулся в улыбку, а глаза жадные, злые: все уверены, конечно, что мне этотеперь – так, что мертвому припарки, сотней таких бумажек больше, сотней меньше– не играет роли. Небось думал, что я ему так вот и швырну их россыпью, щедро.Ага, не дождетесь. Никто не знает – я и объяснять не буду, – что к тем деньгамя не могу прикоснуться. Во-первых, не прошло шести месяцев, счета для меня показакрыты. Кое-что капает уже и сейчас, доход с домов, ну, ты понимаешь, но я этокладу на свой счет. На жизнь мне хватает того, что я сама зарабатываю. Темболее что никакая это не жизнь, а так – не знаю что. Ожидание. Давно-давночитала в какой-то книжке, фантастической, про то, как астронавтов погружают вмноголетний сон, чтобы они могли долететь до какой-то там планеты живыми. Незнаю толком, что за книжка, терпеть не могу фантастику. Но я бы хотела сейчасуснуть, видеть во сне тебя и проснуться, когда ты придешь.

Если придешь… Ты вернешься ко мне? Ты вернешься ко мне?! Тыне бросишь меня за то, что я заставила тебя сделать?!

Не получится у меня уснуть и проспать до твоего возвращения.Это ведь будет все равно что тебя предать, бросить одного мучиться. Придетсявсе это пережить наяву. Каждый день сомнений, и горя, и раскаяния. Не в том,что сделали мы. В том, что сделала я с тобой.

Когда душа начинает очень уж ныть, я думаю о том, каковотебе там. И перестаю оплакивать себя. Я этого недостойна. Я чувствую себясловно бы на кладбище, между двух могил. В одной – он, мертвый. В другой – ты,живой. А я стою между вами, и руки у меня красные от крови. Только не знаюточно от чьей.

Словом, поминок девки сегодня не дождались. Они не знают,что для меня и без всяких дат каждый день – поминки. Я отпелась, собралась,поймала такси и уехала домой. Нет, не на Родионова, конечно. К нам уехала.Вадик глаза вытаращил, когда я завалилась к нему в половине второго ночи. Но,увидав две полусотенные любимого зеленого цвета, мгновенно сделал понимающий,скорбный лик и смирился с происходящим. Не знаю, куда он ушился, может, навокзал, может, к какой-нибудь бабе. Но ведь ушивался же он куда-нибудь раньше,когда мы у него появлялись. Да не все ли мне было равно?!

Лежала, гладила тот загадочный коричнево-желтый цветок наковре, где всегда была твоя голова. Почему так выходило, что, когда ты послевсего нашего ложился рядом со мной, твоя голова оказывалась именно на этомцветке? И вот я сейчас гладила его, гладила, будто твои волосы. Ковер был сыройот моих слез. Потом уснула – как вырубилась. Вадик меня разбудил, когдавернулся в восемь часов: ему надо было собраться на работу, у него как раздежурство. Ну, пришлось мне тащиться на Родионова. Такое ощущение, чтопростудилась: всю ломает. Горло еще больше разболелось. Хорошо, что ввоскресенье нет программы, немножко полечусь. Пол у Вадика холодный, даже черезковер пробрало. Это вместе мы не мерзли, а одной, без тебя, мнеи в парной банехолодно теперь. Не поверишь – сплю под тремя одеялами. Мороз какой-то безумныйстоит! Такая мягкая была вся зима, а на эту неделю завернуло до изнеможения.Крещенье, одно слово!

Кстати, говорят, на Крещенье снятся вещие сны. Не знаю, кактам насчет вещих, а страшные – это точно. Вот расскажу, что мне снилось, пока яспала на ковре у Вадика. Не понимаю, что это значит. Вижу я домик на окраинедеревни. Все снегом замело – по самые крыши. И ясно мне, что в этом домике никтоне живет, потому что ни тропочки, ни следочка, окна темные, из трубы дым неидет. Лес вдали виднеется такой сине-черной зубчатой тенью. По шоссе изредкапроскакивают машины. Вдруг, смотрю, от леса движется что-то темное. Вроде какдва красных пятна. Это две волчицы – красные волчицы! Они похожи друг на другакак две капли воды. Бегут наперегонки, но ни одна не может опередить другую.Проскочили между машин, помчались по сугробам к этому заброшенному дому – такоеощущение, будто движутся два алых пятна. Кровавых пятна!