Варнаков и другие
Август 2016 г. Воскресенье
Новосибирская Зона Посещения
Они находились на пригорке посреди поляны, покрытой зеленой травой и разноцветными головками цветов: ромашек, васильков, колокольчиков, одуванчиков… За поляной, в отдалении, вместо покосившегося коровника виднелись дома на окраине Лебедевки. По левую руку росло несколько деревьев, ниже змеилась средь кустов узкая лента Петушихи. Около самого высокого дерева – старой лиственницы – стояла двухместная туристическая палатка. А перед ней сидела на корточках девочка. Сидела и смотрела на приближающихся мужчин. Спокойно смотрела: ни испуга, ни удивления.
– Здравствуй, Айгуль, – сказал Варнаков. – Ведь ты Айгуль, верно?
Девочка кивнула.
– А я Колян. Вернее, дядя Коля. – Он совсем не умел разговаривать с детьми. – А это – дядя Закир.
Девочка снова кивнула. У нее была крупная голова с оттопыренными ушами, тонкая шейка и руки-хворостинки с узенькими ладошками. И очень большие, с продолговатым разрезом, глаза. Третьего глаза, о котором упоминал старик, Колян не увидел. Но между надбровными дугами, чуть выше линии бровей, он заметил полукруглую кожаную складку, похожую на веко ящерицы.
– Вот, – сказал Варнаков, снимая с плеча рюкзак Нагаева. – Ведь ты, наверное, страшно хочешь есть. – Он открыл рюкзак и поразился количеству продуктов, припасенному стариком. – Вот здесь, ага, колбаса, хлеб, огурцы. Даже помидорок немного. Я сейчас порежу. А вот вода – чистая вода.
Он открутил пластиковую крышку с горлышка литровой бутыли и налил воду в кружку. Девочка тут же взяла ее обеими ладошками и сделала несколько жадных глотков. Но затем, будто спохватившись, отняла кружку ото рта. Подержала перед собой, вздохнула, провела кончиком языка по губам и допила маленькими, дозированными глотками.
Варнаков поискал глазами Закира. Тот сразу отошел от них и стал рыскать по поляне кругами, внимательно осматриваясь.
– Ты осторожней там! – крикнул Колян. – Тут вокруг «плешь».
Закир с раздражением махнул рукой и направился к берегу, в сторону кустов.
– И в воду не суйся! – добавил Варнаков. Но Закир даже не отреагировал. «Ну и черт с тобой, – подумал Колян. – Твои проблемы, джигит».
Он перевел взгляд на Айгуль. Очень бледная и худенькая, одетая в застиранное светлое платьице, девочка чем-то напоминала скособоченную карликовую березку; Варнаков видел их в детстве на Крайнем Севере. Тоненькую шею девочки прикрывал синий газовый шарфик. Она проголодалась – Колян понял это по ее взгляду, следившему за тем, как он нарезает и кладет на пластиковые тарелки продукты, – но есть начала неторопливо и аккуратно, тщательно прожевывая.
– Ты лопай от пуза, – сказал Варнаков. – Жратвы много.
– Пищу надо экономить. И жевать надо медленно, тогда сытней получается. – Девочка рассуждала словно взрослая, умудренная опытом женщина. – Когда мама не вернулась, я стала беречь сухари. У меня еще две штуки осталось. И вообще – я стала меньше есть. Наверное, потому, что научилась не думать о еде. Только пить немного хотелось. Я старалась делать по глоточку.
Нагаев говорил, что она очень странная. Но смышленая. Да, странная… «А ведь она ничего не спросила о матери! – вдруг сообразил Колян. – И вообще ни о чем не спрашивает».
– Я знаю, что случилось с мамой, – сказала девочка.
– Ты… знаешь? Откуда?
– Почувствовала.
– Как это?
– Будто вижу, но внутри себя. Вот и когда вы в маму хотели выстрелить… там, в здании, я чувствовала…
– Вон оно как?..
– А потом я перестала ее чувствовать. Но стала лучше видеть вас.
Варнаков не знал, что сказать. Требовалось как-то утрясти услышанное в голове.
К ним подошел Закир. Постоял, искоса поглядывая на девочку, потом спросил:
– Айгуль, Вафида говорила, что здесь много артефактов. Где они?
– Она вам не говорила, – спокойно произнесла девочка. – Она вас не видела.
– Ну не мне говорила. Отцу своему, Равилю Салиховичу. Так где они?
– Сейчас покажу.
Она собрала на тарелке крошки, ссыпала их на ладонь и аккуратно закинула в рот.
– Я поела, дядя Коля.
Молодец.
Поднявшись, девочка показала пальцем на толстую лиственницу.
– Вон там. Пойдемте.
Они приблизились к дереву. Айгуль остановилась возле дупла, которое начиналось выше ее головы, и сказала:
– Здесь. Мама сюда складывала.
Закир тут же залез здоровой рукой в дупло и вытащил из него, заметно напрягаясь, большой полипропиленовый мешок для строительного мусора. Было видно, что мешок заполнен примерно наполовину. Закир с изумлением посмотрел на Коляна и сказал:
– Там еще такой же.
Потом, опустив мешок, осторожно высыпал его содержимое на землю. Первой выкатилась литровая банка с «газированной глиной»; за ней последовало несколько «губок», «белых вертячек», «перламутров», «блюдцев», два металлических контейнера размером со среднюю шкатулку и еще несколько предметов, названий которых Варнаков даже не знал. Добра здесь было на… Нет, он не мог представить себе сумму. Он никогда не занимался продажей артефактов и плохо ориентировался в ценах «черного рынка». Одно он только понял в этот момент – за весь хабар (а в дупле лежал еще один мешок) можно выручить очень много: несколько миллионов, а может, и несколько десятков миллионов долларов.
И тут из мешка выпал еще один предмет, упрятанный отдельно в тряпичную сумку. Закир раскрыл ее и достал уродливую штуковину, представляющую собой странный гибрид керосиновой лампы с фонарем. По бокам штуковины торчали раструбы.
Варнаков едва не ахнул. Он видел эту штуковину только на фотографиях артефактов, которые для информации показывали всем сотрудникам военной полиции. Она была категорически запрещена к выносу за пределы Зоны, так же как и «ведьмин студень». За одну лишь попытку выноса автоматически полагался срок в пятнадцать лет, как за убийство при отягчающих обстоятельствах. И называлась эта штуковина «смерть-лампа».
Закир осторожно касался «лампы» руками и что-то шептал. «Он как будто ее ласкает», – подумал Колян. И сказал:
– Закир, ты бы лучше не трогал. Это же «смерть-лампа». Нажмешь что-нибудь и угробишь половину Сибири.
