Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
Говорить между собой было нельзя: плач и рев человеческого моря все скрадывали, получалось только открывать и закрывать рот без звука. О чем бы ни хотелось сказать, получалось про грибы.
Пробились на Комсомольскую. Радиальную, красную.
Снизу, с путей посмотрели на нее – огромную, торжественную и страшную.
Станция чем-то походила на Библиотеку имени Ленина: тоже была высокая, как двухэтажная, и уже совсем какая-то нездешняя – своды прямоугольные, никаких скруглений, колонны высоченные, античные, с завитыми пшеничными колосьями, упирающимися в потолок.
Она вся про хлеб была, про самое важное, эта станция: храм урожая у безбожников. Колонны облицованы бурым мрамором в красных брызгах, стены у путей – кафелем, как в пыточных, а колосья под потолком из бронзы отлиты, как мечи.
Толпа стояла и на платформе, и на путях; те, кто были на путях, хотели взобраться на платформу – а те, кто держался на платформе, старались не упасть на пути. И все перли, распевая грудным стоном голодный гимн, куда-то дальше, вперед. Станция была в полумраке; сверху падали, рыскали по белым и голым черепам-гребням фонарные лучи, как если бы искали в бурной воде спасшихся после кораблекрушения.
Артем задрал голову.
У Комсомольской был второй этаж – балконы, которые опоясывали всю станцию метрах в четырех над платформой. И эти балконы пока не затопило. Там стояли только красноармейцы с автоматами, оперев для удобства стволы о балюстраду. Но в кого им было целиться? Не во всех ведь сразу?
Между бойцов были расставлены офицеры; что-то они пытались кричать в громкоговорители, но толпа своим рокотом забивала и их электрический надрыв.
По плечам, по головам, друг по другу, закарабкались Артем с остальными на платформу. Снова оглянулся назад – и отметил черные шерстяные лица в толпе. И они его, черного, отметили.
Присел, потея. Все раны его разом заговорили: плечо дырявое, разбитое колено, исстеганная спина. Говорили: все, хватит. Остановись, останься.
Впереди завиднелось то, куда все так отчаянно хотели.
Посреди зала спасательным трапом в людей опускалась широкая мраморная лестница с балконов. По краям зала были еще две – но обе снесены и замурованы. И только из серединной оставался подъем – и переход на Кольцевую линию. На Ганзу. Туда и ломила толпа.
На ступенях в три кордона стояли пограничники; на переносные ограждения была навинчена колючка, а на промежуточной площадке в обе стороны из заботливо устроенного гнезда щерились пулеметы. Хода наверх тут не было оставлено никакого.
– ГРИБООООООООООВ!!! – ревела станция; вся линия, кажется, ревела.
Матери со свертками на руках – у кого молчаливыми, у кого еще визжащими. Отцы с лупоглазыми испуганными детьми на шеях – повыше, повыше, чтобы мертвые не поставили подножку, не утянули к себе на пол, на дно. Все хотели к лестнице, к ступеням. Все знали, что тут им не дадут никаких грибов. Им всем надо было на Кольцевую линию, другой дороги к жизни не оставалось.
Почему еще не обрушилась толпа на тонкие заборы, в сущности – простой воздух в обрамлении трубочек и проволочек? Люди уже давили, подступали к шипам, облизывались на них и на красноармейцев. Те махали на голодных прикладами, но красная черта пока не была переступлена ни с одной стороны, ни с другой.
Как такая прорва народа собралась на Комсомольской? Мешали ли им уйти со своих станций дальше по линии – и что стало с теми, кто хотел помешать? Неизвестно; но из туннеля они все прибывали, продолжали забираться по чужим плечам на платформу, набиваться тесней и тесней – по три, по пять, по семь душ на метр.
Это все должно было прорваться вот-вот; мыльная пленка эта между солдатами и людьми. Песчинки-секунды последние дотекали до этого, до взрыва атома.
Тут было чудовищно душно, и жар стоял, как в плавильне – неоткуда на станции Комсомольская было взять кислорода всем, кто сюда пришел. Люди дышали часто, мелко – а от воды, которую они из себя выдыхали, на станции стояло марево.
Артем посмотрел опять назад: где там в толпе черные лица? А они мелькнули ближе. Как будто чуяли, где его искать, и ничто их сбить со следа не могло.
А под потолком что-то происходило.
Сколько там людей – тысячи! – заражаясь друг от друга, стали задирать головы вверх.
По балкону шагал решительный и быстрый конвой, во главе которого танковым силуэтом пер вперед Свинолуп.
Жутко похоже было это на службу, которую на ВДНХ однажды, во время черных, проводил приглашенный откуда-то батюшка со служками. Конвоиры что-то несли на руках; останавливаясь у каждого из балюстрадных стрелков, Свинолуп его этим одаривал.
Артем тормозящим и проваливающимся сердцем понял, чем их там благословляли: теми самыми патронами, которые они с Летягой час назад привезли. Вот оно, средство от голода.
– Вот она, помощь! – Артем вцепился Летяге в плечо, ткнул пальцем вверх. – Вот! Твоя!
Обойдя всех стрелков и каждого ободрив, Свинолуп со своими спустился на межэтажную площадку к мешочному гнезду; его свита стала кормить патронами пулеметные расчеты. Майор пошептал что-то на ухо командирам расчетов, похлопал их по плечу.
Народ внизу волновался, но, чувствуя, что творится сверху, начинал неметь; хор разладился, заробел.
Свинолуп зычно заговорил с народом.
– Товарищи! – протрубил он. – От имени руководства Красной Линии просим вас уважать законы нашего государства, в их числе закон о свободе собраний. Прошу вас разойтись.
– Грибов! – выкрикнул кто-то.
– Грибоооооов! – поддержала толпа.
– Пустииииииии! – перебил рев толпы женский визг. – Пусти, ирод! Выпусти нас!
Свинолуп кивнул. Как будто соглашался.
– Мы не имеем права! Допустить вас! На территорию! Другого! Государства! Я! Требую! Разойтись!
– С голоду пухнем! Доченька умерла! Спаси! Пусти! Еле на ногах! Живот болит! Сам-то! Отожрался! Пусти! Отпусти! Выпусти! – разноголосицей сказала толпа.
– На Ганзу! Жрать!
Не пустят этих людей на Ганзу, глупо и медленно от духоты думал Артем. Никогда этих людей не пустят на Ганзу. Никого, ни одного. Ганза все знает: про глушилки. Про патроны. Про Рейх. Про жизненное пространство. Про красных. Про голод. Их туда не пустят, этих людей.
– Это провокация! И те, кто призывают! Провокаторы! – обведя толпу медленным и основательным взглядом, пропечатал Свинолуп; словно каждого тут запоминал в лицо, чтобы потом поквитаться. – С провокаторами! Разговор! Будет! Короткий!
– Мрем! Вымираем! Сил нет! Пощади! Господи, избавь! Выручи! Не дай! Не дай загинуть! Крошечку! Баланды! Не себе, ребенку! Мразь! Отпусти! – толпа перестала говорить по-человечески и опять застонала единой глиняной грудью. – ГРИБООООООООВ!
Задние пошли ближе к мостку, к лестнице, к Свинолупу – и стиснули передних. Передние выдохнули вместе воздух, чтобы поместиться, и от этого выдоха станция, хлебный храм, задрожала. Люди хотели на лестницу, в алтарь; как будто в алтаре было приготовлено им хлеба или вина. А там – ничего. Там жертвенник только – и нож.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
