— Это не название для песни. И не длинноватое название. Это длиннющее название.
— Это не название для песни?
— Нет, это название заголовка.
— А какой заголовок?
— Не помню, но могу зато сказать, как ее зовут.
— Как ее зовут?
— Королева.
— Да, такая песня. Знаю. Отличная песня.
— Да нет, это не песня. Так зовут одну мою подругу.
— Подругу? Так это посвящение? Так вот оно что!
— Это подруга песни.
— Фанатка.
— Нет, не фанатка. Скорее, она склонна к скепсису, и если уж на то пошло, суть лишь в том, что она подруга песни.
— Что же это за песня?
— Сейчас спою.
— Что споешь?
— Три слова.
— Это и есть песня!
— Нет, это заголовок. Песня — это то, что под заголовком.
— А что под заголовком?
— Подзаголовок.
— А под ним?
— Подподзаголовок.
— Так что за песня, дьявол?
— Меня зовут Арсенио, сеньор.
— ЧТО ЗА ПЕСНЯ?
— Это еще один заголовок?
— Нет. Песня.
— Песня? Это же всего три слова.
— Вот именно, Три Слова.
— Ты же, черт тебя дери, не спел!
— А я и не обещал спеть такую песню. Черт тебя дери? Впервые слышу. Я сказал, что спою Три Слова, и спел три слова.
— В любом случае, прекрасное сочинение.
— Это не сочинение. Сочинение — это совсем другое дело.
Мы затормозили. Они не смеялись. Не шевелились. Уже даже не возмущались. Они умерли для бытия — да и для небытия тоже.
Игра закончилась, но лишь для нас двоих. Для них она и не начиналась; играли только мы с Арсенио Куэ. Нимфы вперились пустыми глазами во тьму внутри тьмы бара. Women![165], сказал Куэ. Если бы их не было, стоило бы выдумать Бога, чтобы Он создал их. А это уже мой голос, полустебовый, полусерьезный.
XVIII
Думаю, тогда-то мы и начали задаваться вопросом (хвастать вопросом, говорил всегда Бустрофедон), а зачем их смешить. Кто мы? Клоуны, белый и рыжий, циничные могильщики? Или человеки, обычные люди, тертые калачи, народ? Разве трудно покорить их? Они только этого и ждут, сомневаться не приходится. Куэ, как более решительный или опытный, применил свой Шепот Номер Один к самому себе, а я сказал Магалене, почему бы нам не прогуляться.
— Де?
— На улице. Вдвоем. При луне.
Никакой луны, даже плохонького месяца не было, но любовь сплошь и рядом соткана из общих мест.
— А как же мая падруга.
— Рюмка? Так допей и все.
Свинья грязь найдет и в операционной.
— Я гаварю, вдруг мая падруга, ну, Беба, абидится. Панимаишь?
— Ты не обязана у нее отпрашиваться.
— Сичас-та нет. А патом?
— Что потом?
— Будит языком малоть што ни попадя.
— Ну и что?
— Как ну и што? Она ж миня садержит.
Так я и думал. Но не сказал, а сказал: «Надо же, как интересно», сделав интересное лицо, à la Тайрон Куэ.
— Я живу у них с мужем.
— Ты не обязана мне все объяснять.
— А я и ни абисняю, эта проста штоб ты знал, пачиму я нимагу.
— У тебя есть своя жизнь.
Трюизм против альтруизма.
— Не позволяй им жить за тебя.
Любовь против самолюбия.
— Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня.
Ах, «эпикурейский холод».
А ведь прав Куэ. Даже в битве полов честолюбие — единственный запрещенный прием. Она вроде бы задумалась над моей кубинской версией carpe diem или, по крайней мере, сделала умное лицо, чего уже и так достаточно, и этим лицом уставилась на Бебу Благодетельницу. Она пылилась под пудрой «Макс Фактор», забытая в темном углу. Мы победили. Старикашка Пиндар и я.
— Ну бох стабой, пашли.
Мы вышли. На свежем воздухе приятнее. Открытые кафе — великое изобретение. Над нами сверкала синим, красным и зеленым вывеска «Джонни’с Дрим», загоралась и гасла. Экзотические цвета. Neon-lit Age[166]. Я споткнулся в одно из темных мгновений, но страх оказаться в нелепом положении превратил намечающееся падение в танцевальное па куда быстрее, чем просто равновесие.
— Меня ослепило, — пояснил я. Я всегда все поясняю. Словами.
— Там очинь тимно.
— Вот чего я терпеть не могу в клубах.
Она удивилась. Из-за единственного множественного числа?
— Терпеть не можешь?
— Да. И танцы тоже. Что такое танец? Музыка. Мужчина и женщина. Крепко обнимаются. В темноте.
Она не ответила.
— Ты должна была сказать на это: ну и что в этом плохого? — пояснил я.
— А я ничо плахова нивижу. Хатя ты ни падумай, я танцы тож ни очинь та.
— Нет, ты скажи, повтори: ну и что в этом плохого?
— Ну и что в этом плохого?
— Музыка.
Тщетно. Даже не улыбнулась.
— Это старый прикол Эбботта и Костелло.
— Эта кто такие?
— Американский посол. Двойная фамилия. Как Ортега-и-Гассет.
— А-а.
Сволочь. Нельзя обижать маленьких.
— Да нет же. Шутка. Это комики, американские актеры.
— Ни знаю таких.
— Они были знаменитостями, когда я был совсем маленьким. Эбботт и Костелло против Духов. Эбботт и Костелло против Франкенштейна. Эбботт и Костелло против человека-волка. Очень смешные.
Неопределенный, неопределенно-одобрительный жест.
— Ты тоже была еще совсем крошкой.
— Ага. Можит, и ни радилась.
— Может, и не родилась. В смысле, родилась потом уже.
— Ага. Году в саракавом.
— Не помнишь, когда родилась?
— Приблизительна.
— И не боишься?
— Чиво?
— Подожди, пусть Куэ узнает. Ничего. По крайней мере, ты знаешь, что родилась.
