Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
Медведь был неуловим и невидим и потому был везде: на диких тропах, пробитых к озеру кабанами, в лесных чащах на склоне гор, в путаных и колючих зарослях дивно плодоносного малинника – он выслеживал прохожих подолгу, неделями и месяцами, не обнаруживая себя ничем и пропуская многих, не подозревающих об опасности. До тех пор, пока на пути его не возникала женщина – беременная женщина. Одним ударом громадной лапы Шулмусы вспарывал чрево. Он выдирал зародыш и, лакомясь, пожирал только его. Ненужное женское тело Шулмусы бросал в окровавленных кустах на мучительную бесконечную смерть и пропадал надолго – зверь сразу же уходил высоко в горы.
Вскоре люди забыли дорогу к весёлому озеру. Однако через год медведь стал появляться возле глинобитных подслеповатых домов на аульных окраинах, и при появлении его умолкали свирепые собаки и жались к стенам, не смея завыть. И как-то раз плач многих женщин и старух огласил полуденные улицы, изнемогающие от июльской жары. На кассиршу неполных тридцати двух лет, пораньше отпросившуюся на обед с работы, Шулмусы напал из-за угла конторы на виду у потрясённых ее сослуживцев, глазевших от скуки в тусклые окна.
Аульные охотники устраивали на берегах озера облавы – медведь легко обходил их. Наиболее смелые преследовали медведя в одиночку, с ружьями, заряженными тяжёлой картечью, или жаканами, отлитыми из расплавленного свинца в песке. Они добирались по медвежьим следам до голых поднебесных скал Тарбагатая, в расщелинах которых не росло даже серого мха, и доходили до холодных утёсов Саурского хребта, куда не взобраться ни зверю, ни человеку. ни скользкому ползучему гаду. Там пропадал медведь уже бесследно.
Охотники возвращались, попусту изодрав одежду, почернев от усталости, голода и низкого палящего солнца, под которым они побывали. Ни с чем приходили даже те, кого опоясывали полуночницы-знахарки заговорёнными ремнями, испещрёнными витиеватыми арабскими знаками, нанесенными справа налево и содержащими в себе тайную силу над событиями. Скорбные старухи, покачивая головами в белоснежных уборах, скупо рассказывали про то поздними вечерами, сидя на кошме рядом с притихшей Лунной Красавицей, забывшей про сон и про надкушенную палочку сушёного творога, зажатую в пухлом кулаке.
Он и в самом деле был ещё жив, неуловимый Шулмусы: он повадился являться в городской квартире Лунной Красавице, глохнущей от хины.
Далеко за полночь видения замедляли свой бег и растворялись в предрассветной тьме, становясь клочьями тающего тумана. И когда предрассветная тьма редела и становилась похожей на слабо светящееся молоко, в Лунной Красавице оживал неведомый ребёнок. Он не был привередливым, как другие неродившиеся ещё, но живущие уже дети, – Лунную Красавицу не тошнило от неугодных ребёнку запахов, – и никогда не изнурял её мучительным желанием той или иной пищи, доводящим будущих матерей до слепой неуёмной страсти. Но чуток был к малейшей опасности, грозящей Лунной Красавице и ему. Она вначале чувствовала, как испуганное дитя поджимается и каменеет под самым её пупком. И лишь минуту спустя шарахалась в сторону от бешеного автомобиля, налетевшего из-за поворота.
Едва исчезала угроза, ребёнок расслаблялся и уже редко давал знать о себе, слегка поводя чем-то острым – должно быть, двигал осторожно локотками, устраиваясь удобней в тепле и покое. И совсем неслышно было его, когда оставалась она наедине с мчащимися бесплотными призраками: дитя замирало вовсе.
Действие губительной хины ослабевало и проходило в конце концов, младенец медленно покручивался – и переворачивался медленно. И уж потом бился торопливо, как бьётся в воде серебристая сильная рыба, попавшаяся на крючок смерти. Младенец бился оттого, что попался на крючок жизни, – так думала она, придерживая руками небольшой плотный живот. Однако Лунная Красавица была упрямее жизни.
С нижних улиц города, из долин и впадин, поднимался неизбежный вечер. Он быстро охватывал прозрачной тьмою синеву остывающего неба. И навстречу вечеру выкатывалась прохладная луна, словно бухарская круглая дыня, охлаждаемая в арыке, в тени, весь долгий жаркий день. Тогда, распахнув окно, Лунная Красавица глотала из шуршащих пакетов сухую горечь, похожую на пыль. И ждала до полуночи медведя Шулмусы.
И однажды, когда Лунная Красавица со стоном зажимала уши, распираемые тишиной, глухоту её и тупость мышц пробили разряды нестерпимой боли, от которых сотряслось всё тело до затылка. Когтистая невидимая лапа вспорола её чрево одним сильным ударом и заскребла по позвоночнику. Тогда что-то треснуло в пояснице. Обезумев, Лунная Красавица побежала вдруг неведомо куда, но сразу упала.
В тот миг она увидела ненадолго с высоты чужую молодую женщину, валяющуюся в её комнате. И взгляд равнодушно отметил змеящуюся по полу смоляную длинную косу, узкую спину, обтянутую ситцевой старой сорочкой, худые смуглые ноги, одна из которых была неудобно подвернута, а другая, в красном тапочке, вытянута, и что кожа лежащей не так темна, какою бывает она у восточных женщин. Внезапно спина её напряглась и содрогнулась, и Лунная Красавица потеряла лежащую из вида, так как наступила тьма.
Но жёлтый электрический свет пробился вскоре сквозь ресницы. Она приподнималась, чтобы видеть блестящую кровь, выползающую из-под туловища темной медлительной волной. И откидывалась на пол, натужно дыша. Потом трясущееся тело её окатывала душная испарина, а поясница, очугунев, начинала дергаться снова.
В час борьбы тьмы и света, на исходе ночи, Лунная Красавица, оскалившись, перегрызала упругую солёную пуповину, чтобы больше ничто уже и никогда не соединяло её с недоношенным человеческим плодом. И едва дряблый рассвет, синевато-белёсый, словно свернувшееся молоко, забрезжил в окне, Лунная Красавица отползла от младенца, пахнущего кровью, и стала смотреть на него издали, сплевывая на пол нескончаемую липкую слюну.
Он был меньше кошки и казался сутулым – склонённое отёчное лицо его почти касалось голубоватых полупрозрачных колен, подтянутых к широкому животу, а на растопыренных пальцах ещё не выросло ногтей.
Волоча за собою кровавый след, Лунная Красавица доползла до ванной комнаты, прихватила там тряпку и приползла назад. В глухом и сером рассвете она вытирала кровь вокруг скорченного недвижного ребёнка, и вытирала свой след, и беззвучно полоскала тряпку в ванне, привставая на дрожащие колени, липнущие к полу. Вода скоро становилась багровой.
Потом Лунная Красавица стояла на четвереньках перед растворённым стенным шкафом, раскачиваясь из стороны в сторону, прежде чем собралась с силами и вытянула свежую неглаженую простынь. Этой простынью она подхватила младенца, уже холодного, уже тяжёлого будто камень, плотно сомкнувшего толстые веки на одутловатом личике, и завернула его с головой.
Лунная Красавица опасалась ещё, что он вот-вот закричит от удушья в тугом белом коконе – вздрогнет, и закричит, и забьётся. Но это был послушный и непривередливый ребёнок – он умер сразу и навечно, как она того хотела.
Со свертком на вытянутых руках, боясь прижать его к себе, Лунная Красавица двинулась на балкон, с трудом переставляя расползающиеся колени. В глаза её ударили первые лучи восходящего и ясного солнца. Она не заметила солнца, зрачки её не сузились, а колени ткнулись в порог и застыли.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
