Может, потому, что она никогда не была жадной, — а может, потому, что пока это были всего лишь пачки бумажек, за которыми она в данный момент не могла ничего увидеть. А может, потому, что сумма была неполной, — и эти двадцать пачек, маленьких, компактных, совсем не производили впечатление бешеных денег, каковыми еще недавно ей представлялись.
— Я виноват, Марина, — я тебе не сказал всю правду. — Он не сел обратно, прохаживаясь по небольшой комнате. — Я думал, что детали тебе знать ни к чему, я не хотел, чтобы они тебя отвлекали. Тем более что я почти все рассказал. Я тебе говорил, что Епифанов заказал Никиту, потом ты указываешь на Епифанова как на того, кто садился к нему в машину незадолго до взрыва, — и все, заказчик наказан, справедливость торжествует, о нас никто ничего не знает, деньги у нас в кармане. Ну а на самом деле… В общем, Никита предъявил Епифанову счет на миллион, тот от, него утаивал кое-что, а Никита узнал и дал две недели — а Епифанов испугался, что, даже если отдаст, Никита его уберет, и попросил меня выступить в роли посредника. И намекнул, что если получится с Никитой решить по-другому, даже после передачи денег, он отблагодарит. Вот я и подумал — две недели есть, а получится или не получится… Но получилось ведь! А я еще Епифанову доказывал, что деньги отдал за пару часов до того, как Никиту взорвали, а он меня подозревал, боялся, что Никита кому-то из своих рассказал, а я вру и за ним придут…
— Но вы не обязаны мне ничего объяснять. — Она не проявляла великодушия — ей просто было неинтересно. Уже не имело значения, как было на самом деле — тем более что она уже знала, что он ее обманывал и какую сумму он на самом дел получил. — Правда — я не прошу у вас отчета…
— Нет, обязан! — Что-то странное было в его решимости — что-то, не понравившееся ей. — Обязан, потому что у нас были общие дела, и надеюсь, что будут еще. Да, я взял деньги для передачи, и если бы он на тебя не клюнул, я подъехал и отдал бы — часть бы отдал, чтобы назавтра еще попробовать. Я ведь рядом был — в соседнем переулке, чтобы, если что, сразу появиться. И про всю сумму я тебе почему не сказал — я же сам не знал, сколько мы заработаем, думал, что пятьсот точно. А когда все у меня осталось, думал сюрприз тебе сделать — но не получилось. А значит, завтра привезу остальное. За вычетом расходов — ты же понимаешь, не все так просто…
— Я догадываюсь. — В голосе был сарказм — она и не пыталась его скрыть. И он дернулся как от укола, озлобляясь.
— А ты откуда это знаешь, Марина? Это что, Савва такой умный? Надеюсь, ты ему про меня не говорила? А ты не боишься, что, если он такой умный, он мог и насчет тебя догадаться?
Она не ответила, сосредоточившись на всегда любимом процессе извлечения из пачки черно-золотой сигареты, медленном прикуривании и выпускании первой струи ароматного дыма, такого плотного, постепенно распадающегося на клочья, тающего, как ее вера в него. Она не хотела ему отвечать — она сама не раз задавала себе этот вопрос и вчера окончательно сказала себе, что этого не может быть. Но вот сейчас поняла, что ответ был вовсе не окончательным.
— Послушай — у меня к тебе предложение, деловое. — Он уже не извинялся, не оправдывался, он вдруг стал прежним собой. — Просто послушай — и оцени. И представь, что приходишь к людям Никиты, говоришь, что таможенника подставили, что Савва его убрал, чтобы на него не думали, — а на самом деле ты там видела самого Савву. Просто испугалась, когда узнала, кто он такой. С Саввой они разберутся сами, тебе ничего не угрожает, а… А я тут переговорил предварительно с людьми одними, из корпорации финансовой, которая под Саввой ходит. Они ребята шустрые, мухлюют вовсю — а он им развернуться не дает, стесняет он их. И я так понял, что сколько угодно заплатить готовы, лишь бы от него избавиться…
— Деньги, естественно, пополам? — Она спросила это равнодушно, спрятав все эмоции, понимая теперь, откуда у него с собой такая сумма и почему он с ней так легко расстался. Ему и в голову не приходило, что она знает про счет, — а деньги он привез, чтобы убедить ее сделать то, что ему нужно. Знал, что она не захочет после того, что было с ней, что откажется наотрез, — и потому их и взял. — Или как всегда?
— Послушай — тут не только о деньгах речь, но и о спокойствии — твоем и моем! — Он вскипел, услышав вопрос, но быстро затушил пожар, решив, что для него не время. — И о нашем будущем. Хотя и о деньгах тоже. Да с такими деньгами можно отсюда вообще уехать — насовсем, понимаешь? Вместе.
— О, вы по-прежнему мне это предлагаете? — В голосе было наигранное кокетство, но он сейчас был не в том состоянии, чтобы заметить игру. — Это правда?
— Марина, для меня между нами ничего не изменилось. — Он произнес это так, словно не сомневался, что для нее это очень важно. — То, что ты меня в чем-то подозревала, — это моя вина, я от тебя кое-что скрыл, не хотел нервировать. Для меня все по-прежнему — и поэтому я тебя прошу задуматься над моим предложением. Над тем, чтобы сделать что-то в последний раз — не столько ради денег, сколько ради спокойствия. Я понимаю, он тебе помог — но ведь не просто так. А сейчас он представляет опасность и для тебя, и для меня.
А я тут уже придумал кое-что — никакого риска, все легко и просто. Что скажешь?
Она многое могла бы ему сказать. Что он оказался совсем не таким, каким хотел казаться. Что он намеренно ею рисковал и ее подставлял. Что он врал ей и явно не собирался с ней рассчитываться, думая, что с ней разберутся бандиты или в крайнем случае он сам, — и подумают на них, но никак не на него. Что из той ситуации, в которую он тянет ее сейчас, выхода не будет точно. Что она не убийца — и ввязалась в эту историю только потому, что он хитро так ее преподнес. Сказав, что Никитенко жестокий беспределыцик, на котором много крови и который уже заказан, — а таможенник, заказавший смерть другого, заслуживает того же. И она поверила. Но сейчас речь шла о человеке, которого она немного знала, который спас ее и с которым ей было так хорошо в постели.
— И… и может быть, я тебя к нему немного ревную, — добавил Виктор с фальшивой улыбкой, веря, что она уже почти согласилась и важно сейчас ее додавить. — Ты ведь сама сказала, что тебе с ним понравилось, — и каково мне это слышать, когда я… Когда я, можно сказать, сделал тебе предложение…
Кажется, он не сомневался, что последняя фраза ее сразит, хотя все, что она могла вызвать, — это язвительный смех. Но она только усмехнулась — удивляясь самонадеянности и глупости казавшегося ей умным и понимающим человека. Который когда-то охарактеризовал ее поведение так понравившимся ей словом — инженю. Но оказывается, неправильно трактовал ее игру и не понимал, что кроется за кокетством и игривостью, пафосностью тона и театральностью мимики и жестов, — уверовав в ее наивность и глупость, и непрактичность, и внушаемость. И что самое главное — в ее чувства к нему.
Странно — ей казалось, что он отчетливо видит, что все это лишь компоненты роли, составляющие образа. А он принимал их за ее истинную сущность. Что ж, ей оставалось только себя похвалить — она оказалась действительно хорошей актрисой, если ничего не понял даже он. Но она бы предпочла, чтобы ничего не понял другой, куда более значимый сейчас человек. А он… с ним вообще пора было заканчивать игру.
