Нет, он не позволит им издеваться над собой! Он переиграет их! Он недооценил хитрость и коварство противника, когда пытался диктовать условия в начале сценария. Думал, что он сильнее, умнее, хитрее… Недооценил могущества хитроумных шутников. Что ж, теперь он стал мудрым… Он выберется отсюда любой ценой. Выберется живым и невредимым. Он достанет их из-под земли и потребует ответа. Он напряжет все свои связи и сотрет этих тварей с лица земли! Он не позволит им и дальше играть в свои страшные игры!
Но за что? — думал Парнов, с трудом переставляя ноги по каменистому дну, то и дело черпая сапогами ледяную воду. За что ему, именно ему — такое? Он никому не делал зла. Его жизнь почти безгрешна. Почти. Нет, он не святой, не праведник. Есть единственное пятно на его совести, да и то уже почти стерлось от времени. Это пятно — Рая, Раечка… Что-то в этом имени звучит странное, давным-давно позабытое… Была у них на курсе Раечка… Резникова, кажется… Раечка, которая теперь, по словам Елисеева, заведует турбюро. Она, эта Раечка, родила ему сына. А сыночек-то теперь знать отца не желает! Вот у нее, у этой давно забытой, почти нереальной Раечки, есть все основания его ненавидеть и желать ему зла. Тем более, что она не то пыталась покончить жизнь самоубийством после их разрыва, не то еще что-то… Короче, осталась инвалидом и теперь, наверное, смертельно ненавидит его за это.
Раечка Резникова из турбюро… Ба, не ей ли принадлежит фирма «Нескучный сад»? Нет, вряд ли… Какая пропасть между обычной турфирмой и этим притоном для душевнобольных, в котором людям ломают жизнь! Неужели Вешнев только исполнитель, за которым стоит неведомый хозяин — остроумный, безжалостный, жестокий тип. Кто же он?
Нет, это невозможно, решил Парнов, постепенно приближаясь к потухшему костру на берегу. Это решительно невозможно! Невозможно, чтобы кто-то пытался лишить его жизни из-за безобидных грешков молодости. За это не казнят!
Пока лодка, вытащенная на берег, просыхала, Парнов, движимый неумолимыми позывами желудка, посвятил время добыче пищи. Он вновь раскочегарил сникший за время его отсутствия костер на берегу, нарубил дров и принялся модифицировать свое ружье. У него были на этот счет кое-какие идеи.
Насыпав в ствол мелких камешков, собранных на берегу, у него получилось некое подобие дроби, которой, при большом желании, можно было ранить хотя бы куропатку. Патронов было вполне достаточно, и Парнов добрый час упражнялся в стрельбе из ружья, внимательно наблюдая, в каком направлении рассеиваются пули.
К вечеру ему удалось перешибить крыло какой-то мелкой летающей твари, и буквально через тридцать минут лишенная внутренностей «курица», набитая галькой, уже источала пронзительный домашний аромат.
Еще не рассвело, когда Лиза осторожно выбралась из палатки, стараясь никого не разбудить. Участники экспедиции мирно почивали. Батырин сладко всхрапывал во сне, остальные выводили носом виртуозные рулады, видя сладкие предутренние сны. Марушкина заворочалась было, почувствовав пустое место рядом, но так и не проснулась, еще крепче прижавшись к могучему, пышущему жаром даже сквозь спальный мешок телу Стеценко. В палатке от дыхания шестерых спящих было душно и влажно, а на улице сразу же навалился утренний обжигающий холод. Небо над частоколом темных ночных елей стремительно светлело.
Лиза поежилась. Под ногами сухо хрустела промерзшая, покрытая инеем трава. В берег тихо бились черные ледяные волны.
Лиза застегнула куртку и затянула шнур капюшона. Плеснула водой в лицо и ойкнула, отскочив. Вода уколола кожу кристалликами льда. Около берега море напоминало густую снежную кашу. Однако холодное умывание освежило и прогнало остатки сна.
Лиза нащупала в кармане пистолет, достала его, сняла с предохранителя. Небольшая черная игрушка своим весом приятно тяжелила ладонь. Она была словно живая от ночного сонного тепла ее тела. Лиза напрягла лоб, вспоминая уроки стрельбы, прицелилась в серую чайку, распластавшую крылья высоко в небе, но стрелять не стала, памятуя строжайший приказ Стеценко.
Оружие забавляло ее. Странно было думать, что у нее, Лизы, маминой-папиной дочки, никогда не державшей в руках ничего серьезнее кухонного ножа, теперь в руках чья-то жизнь. Лиза почувствовала себя сильной и уверенной. От души подула в ствол, как это делают крутые девчонки, подруги ковбоев в американских вестернах, и засунула пистолет за пояс куртки.
Природа вокруг еще дремала, замороженная дыханием ночи, в котором чувствовалась ледяная близость суровой северной зимы.
Вспомнив о еде, Лиза не дыша заскочила в палатку, нашарила оставшийся после ужина подсохший бутерброд с колбасой и, пока все еще спали, вприпрыжку помчалась вниз, к воде. Весело жуя на ходу, она быстро зашагала вдоль берега, легко перепрыгивая с камня на камень.
Утро было тихое. Уже встало скупое холодное солнце, окрасившее окрестности в скромные голубоватые тона. Черная волна слабо плескалась в берег, в небе плыли фантастически розовые от рассветных лучей птицы. Лизе было весело. Взглянув на чаек, носившихся над водой, она нащупала в кармане раскрошившийся хлеб и высыпала крошки на камень: пусть чайки попробуют экзотической еды, а то все, наверное, рыба да рыба… Она доела бутерброд, зачерпнула пригоршню воды, чтобы освежить рот, и стремительно двинулась прочь от лагеря.
«Часа через два буду уже на другом конце острова, — размышляла она. — Залягу где-нибудь в кустах, дождусь его, а там посмотрим… Он, наверное, ужасный… Огромный, страшный — просто зверь!»
Она проверила пистолет — на месте ли. Пистолет был на месте. Все складывалось отлично — она сбежала от них, от их мелочного контроля, и начала свою собственную охоту. Посмотрим, кто из них окажется удачливее. Она утрет нос этому заносчивому капитану, чтобы знал, с кем имеет дело. (Лиза показала язык воображаемому Стеценко.) А Андрей Губкин будет на нее так восхищенно смотреть… Журналюга потом напишет, наверное, какую-нибудь ерунду про нее: мол, дочка финансового магната в лапах маньяка или что-то в этом роде…
Когда капитан и Губкин найдут ее, будет уже слишком поздно. Черное массивное тело будет лежать около воды страшным бесформенным мешком, а Лиза — рядом, на мшистом валуне. Ее лицо будет сумрачным, но твердым и не по-женски жестким. Да, она сделала это… Она, пай-девочка, убила человека… Нет, не человека, зверя, страшное существо, выродка, загубившего десятки невинных людей. Она убила даже не его персонально, не серийного убийцу по кличке Вырвиглазик, а в его лице — всю мировую несправедливость, все зло. Она — худенькая девушка с волнистыми светлыми волосами и ангельскими голубыми глазами — убьет мерзкое чудовище, то самое, которое «обло, озорно и лаяй». Это старая-старая сказка — о красавице и чудовище… У этой сказки хороший конец, как у всех сказок.
Она видела его фотографию. Он далеко не молод. Наверное, такого же возраста, как и ее отец. Они даже похожи. Лиза иронически хмыкнула — надо же, ее отец смахивает на серийного маньяка. Кривая ухмылка перекосила ее лицо. Тем приятнее будет его отправить на тот свет. Как там говорила Раиса Александровна… Чтобы произошла сублимация, что ли… Или трансформация чего-то там… Короче, это нужно не только для всего человечества, но и для нее, Лизы, лично. Раиса Александровна так складно ей все это рассказала, только она сейчас почти все забыла… Что-то вроде того, что при этом должен произойти перевод ее личных чувств на новый объект и… как его там, аннигиляция, кажется. Или ассимиляция? Одним словом, она сможет это сделать, если вложит в роковой выстрел всю ненависть, все отчаяние, весь протест, накопившийся за ее жизнь. И она сделает это!
