— О чем я не знаю? — весьма оскорбленным тоном спросил Казанова.
— О могуществе и мстительности Священной Римской империи. О необычайно разветвленной сети ее многочисленной тайной полиции дома и за границей. Почему, ты думаешь, я была так хорошо осведомлена о тебе? Да просто потому, что могла пользоваться информацией австрийской тайной полиции в Италии, которая стала следить за тобой с того момента, как ты соприкоснулся с Шаумбургом. Каким образом, ты полагаешь, я могла послать тебе записку в тот погребок в Риме или как я могла знать о твоих отношениях с донной Джульеттой?
— Это она донесла на меня государственным инквизиторам? — чуть ли не робко спросил Казанова, положительно сокрушенный ее осведомленностью…
— Донна Джульетта? — Анриетта была явно удивлена его вопросом. — Что заставляет тебя так думать?
— Лишь то, что ее гондола обогнала нашу во время праздника обручения с морем, и я уверен, что она узнала меня, а может быть, и тебя.
— Я понятия об этом не имела! — воскликнула Анриетта, искренне удивленная. — Я полагала, что…
— А-а… — возликовав, прервал ее Казанова, — значит, существуют вещи, неизвестные даже распрекрасной австрийской тайной полиции!
— Я не сомневаюсь, что они об этом знали, — возразила Анриетта, — но не сочли нужным мне говорить. Похоже, что уже тогда я была у них под подозрением.
— По всей вероятности, с тех пор, как ты присоединилась ко мне во Флоренции, — вскользь заметил Казанова, — но это никак не влияет на наши планы, верно?
— Если мы оба станем более осторожными, значит, уже существенно повлияет. Особенно на тебя. Послушай, Джакомо. Тайная полиция, чью роль я хочу чтобы ты понимал и остерегался ее, конечно же, не всеведуща. Она наблюдает лишь за теми, за кем ей велено наблюдать, и я принадлежу к числу тех, за кем она наблюдает и кто наблюдает сам, — я полагаю, все агенты в таком положении. В этих зашифрованных инструкциях, которые ты теребишь, точно собираешься порвать, содержатся точные указания, что я должна делать, и не менее точное расписание моих действий. Каждый день я выезжаю из одного места и приезжаю в другое, и каждый день об этих моих передвижениях докладывается. Если я не прибуду в определенное место, об этом будет тотчас доложено и будет мгновенно поднята тревога с требованием выяснить, что случилось со мной. Если я убита или схвачена венецианской инквизицией — значит, мой недосмотр, и меня просто спишут со счетов. Но если я по собственным соображениям брошу свою миссию…
Она умолкла, и Казанова, внимательно и с большим интересом слушавший ее, нетерпеливо произнес:
— Да, ну и что тогда? Они же ничего не смогут сделать тебе во Франции.
— Я не так в этом уверена. Я бы предпочла поехать в Англию. Не забудь, что формально я все еще француженка. Но прежде всего наибольшая опасность подстерегает нас в пути.
Казанове нечего было на это возразить — он прекрасно знал, что это за «опасность».
— Ты совершил один весьма разумный поступок… — начала Анриетта.
— Я счастлив, что совершил хотя бы один! — воскликнул Казанова.
— Перестань паясничать — на это нет времени, — сказала она и, когда он попытался поцеловать ее руку, уже более настоятельно добавила:. — И на флирт тоже. Если ты так же искренне, как и я, считаешь, что мы должны быть вместе…
— Если?! — воскликнул Казанова, уязвленный тем, что она в нем сомневается.
— Ну, в таком случае нам нельзя терять время — мы уже достаточно потеряли его на болтовню…
— Но нам всегда надо столько друг другу сказать…
— Не сейчас, — прервала она его. — Если мы не хотим, чтобы кому-то из нас — а то и обоим — уже навеки пришлось бы замолчать, нам надо расстаться…
— Нет, нет, — запротестовал он. — До сих пор так уж складывалась судьба, что наша любовь протекала урывками, в случайных встречах и скорых расставаниях. Даже Флоренция пролетела молниеносно, как вспышка…
— Театральная вспышка? — с улыбкой переспросила Анриетта, и Казанова покраснел бы, если б мог, услышав этот намек на Мариетту. — Я скажу тебе, почему мы должны расстаться. Хозяин здешней гостиницы, безусловно, агент, иначе Шаумбург не назначил бы мне здесь встречу. В его обязанности входит сообщить, когда я отсюда уеду и в каком направлении, так что я должна уехать в определенное время и в определенном направлении — одна. Это даст мне форы в один, а то и в два дня.
— А как же я? — спросил крайне расстроенный Казанова. — Куда мне ехать? И где мы встретимся?
— Ты знаешь в Женеве «Гостиницу Белого льва»?
— Нет, но смогу ее найти, — слегка надувшись, отвечал он. — Но, Анриетта, неужели ты не разрешишь мне провести с тобой ночь?
— Нет, если только ты не ставишь возможность переспать с женщиной выше возможности того, чтобы мы оба стали…
— Ах, но речь идет ведь не о какой-то женщине, а о тебе! — сказал Казанова и на сей раз изловчился ее поцеловать.
— Не надо нежностей! — Анриетта оттолкнула его. — Это слишком опасно. Немедленно выбирайся отсюда, причем как можно тише, и следуй в Женеву через Милан и Симплонский перевал. Если ты прибудешь туда первым — жди меня…
— Мне что же, и в свою гостиницу не заезжать за вещами?
— Лучше бросить их там. А лошадь отвяжи и приоткрой ворота во двор, тогда жена хозяина сможет сказать мужу, что это заблудшая лошадь.
— Но мне необходимо вернуться в гостиницу. Там все мои деньги.
— Возьми половину этих. — Анриетта указала на мешочки, оставленные Шаумбургом. Казанова усмехнулся.
— Не возражаю их взять, но я считал, что тобой движут побуждения высочайшего порядка…
— Это более чем скромное вознаграждение за владения моей матушки, — спокойно произнесла Анриетта.
— А-а. Вот этого мне не следовало говорить, но коль скоро это лишь «скромное вознаграждение», тем более надо взять деньги, которые я без зазрения совести отобрал у венецианцев.
— Это опасно… — начала было Анриетта.
— Будет куда опаснее, если у нас не хватит денег, — возразил Казанова, — и я долго не задержусь. Собственно, я двинусь в путь почти одновременно с тобой…
— Как же ты намерен действовать?
— Возьму этого заморыша, скажу, что потерялся, а заморыш потерял подкову, — словом, оба мы упали. А на заре выеду в Милан.
Анриетта поднялась.
— Что ж, — сказала она, — если ты принял такое решение, немедля пускайся в путь. Мы не скажем друг другу «прощай», — скажем: «Arivederci».
Он схватил ее в объятия, прижал к себе и принялся целовать в губы, в щеки, чувствуя, что они мокрые от слез.
— Теперь тебе уже пора, — прошептала она, мягко пытаясь высвободиться из его рук.
— Позволь мне еще немного побыть с тобой, — взмолился он.
