Домовушка, успевший уже прибраться в Бабушкиной комнате, примчался в кухню, вручил мне совок, а Лёне веник, сам вооружился половой тряпкой и потащил нас убирать в комнате Лады. Надо отметить, что там уже не воняло – все, что могло гнить, сгнило окончательно и высохло, оставив после себя только сухую пыль.
Лёня протестовала и капризничала. Она говорила, что является гостьей, а гостей (и гостий) никто не заставляет работать, если они сами (то есть гости и гостьи) не изъявляют такого желания. Еще она говорила, что устала, что хочет спать, а еще больше она хочет домой и что готова не только дать честное слово, но даже и поклясться страшной и нерушимой клятвой, что никому ничего не расскажет, если после этого ее, Лёню, выпустят.
А мы с Домовушкой пытались ей объяснить, что никто ее тут не держит, а так сложились обстоятельства, что выйти из квартиры все равно невозможно, она же убедилась в этом только что, своими глазами видела, что творится; и что никто над ней не шутит и не прикалывается, а поработать ей самой сейчас необходимо, потому что если сидеть и ничего не делать, а только думать, то точно можно сойти с ума, а пока она с ума еще не сошла, то может нам немного помочь.
– А ежели тебе худо, – закончил свою речь Домовушка, когда мы, за разговорами и не заметив, привели комнату Лады в порядок, – то ты нашу Ладушку попроси, она и тебя трансварнет. Трансварнутые – они весьма счастливые и благополучные, по причине совпадения внешнего и внутреннего, и даже обратно в человечью шкуру ворочаться не слишком желают. А мне не веришь – вот хоть Котейка поспрошай.
Лёня разрыдалась.
– Ну не реви, – сказал я с грубоватой нежностью. – Ты же у нас барышня, тебя никто без твоего согласия трансформировать не будет. Это только особ мужского пола без предупреждения… И то – только если в квартиру войдут, порог переступят. А женщинам и девушкам – можно. Ты мне лучше скажи вот что – еще с того, первого с тобой знакомства, мучаюсь вопросом: почему у тебя мужское имя?
– Значит, это все-таки был ты! – сказала Лёня.
– Это все-таки был я, – согласно кивнул я, но от ответа уйти не дал: – И все же?
– Мои родители, – простонала Лёня, заливаясь слезами, шмыгая покрасневшим, как помидор, носиком, вытаскивая из рукава платочек, чтобы высморкаться. – Они хотели мальчика, и назвать Леонидом, а родилась я, и меня нарекли Леонидией, а то, что мне жить с этим именем, – не подумали, а меня задразнили просто мальчишки! А теперь вот даже и какой-то кот…
– Во-первых, я не дразню тебя, – сказал я мягко, не обидевшись, делая скидку на ее состояние. – А во-вторых, я не какой-то кот, а кот талантливый, очень способный, начинающий маг; пока что, правда, фамулус, то есть ученик, но с задатками… С очень хорошими задатками. Кроме того, я – Кот с большой буквы, потому что таково мое имя. А еще я пушистый и ласковый. И чрезвычайно умный!
Она покосилась на меня недоверчиво, но ничего не сказала.
Домовушка между тем постелил свежую постель на тахте и сказал:
– Ты бы это, девка… Поспать бы прилегла. Все одно ждать, а во сне и время побыстрей пробежит. А на зорьке-то и пойдешь. Чего уж бодрствовать, да и бдить тебе незачем. Ладушка как управится, так сразу тебя и выпустит. А ты, в случае чего, не сомневайся, разбудим, как пора настанет.
Она, мне кажется, принципиально не желала соглашаться с нашими предложениями, что бы мы ей ни предлагали. Даже с тем, что нужно было в первую очередь ей самой. Например, выспаться.
Вместо того чтобы лечь в чистую свежую постель, она завернулась в свое пальто и уселась в кресло. Телевизор, конечно, нечего было и включать. Я предложил ей книжку.
– Не надо, – сказала она. – Лучше штору отодвинь. Я хочу посмотреть, что там, за окном.
Я вздохнул и повиновался.
Шторы у нас толстые, добротные, посторонних звуков не пропускают, и света тоже, и их вполне можно было бы использовать в качестве светомаскировочных. Поэтому только теперь, когда шторы были отодвинуты, мы услышали завывание – солнышко завывало, как реактивный самолет при взлете, и бегало по небу с прежней безумной скоростью.
Куда, то есть в когда, нас занесет, мы не могли даже и догадываться. С одной стороны, интересно посмотреть на мир через сто лет. А с другой, отрываться от своего времени тоже не очень хочется.
Лёня тихо всхлипывала, свернувшись в кресле калачиком, а потом засопела ровно и почти неслышно. Заснула, значит.
И почти в тот же момент в комнату вошла Лада.
– Задерни шторы, – сказала она устало.
Я послушно пошел к окну. А когда выполнил требуемое и обернулся, Лада уже спала, упав на тахту прямо так, как была, в платье, не раздеваясь. Поверх постеленной для Лёни постели.
Я кликнул Домовушку. Вдвоем мы выпростали из-под нее одеяло и укрыли ее, чтобы она во сне не замерзла. Выглядела она ужасно – похудела, подурнела, ручки стали тоненькие, вот как у Лёни, щечки запали, а вокруг глаз легли темные круги.
– Паук сказывает, три месяца она там, не пивши, не евши, болезная, – прошептал Домовушка и уронил слезинку. – Веришь ли, сделала какую-то ловушку необыкновенную. Теперича не надобно с сачком по квартире прыгать, времяжоров ловить. Сами, как мухи на мед, летят.
– А где «там»? – не понял я.
– Да в шкапчике, тде же еще! Там у Бабушки нашей лабатория была, Ладушка в прежнее время частенько ей, Бабушке то есть, помогала. Однако же столь долго там находиться неладно, нездорово. Вот гляди, каково-то она исхудала, побледнела, кралечка-то наша… – Домовушка утер слезы и потащил меня за собой. В кухню.
В кухне уже собрались все, то есть Пес, Ворон, Паук с Петухом. Крыс проснулся и сидел в клетке тихо, только время от времени поглядывал на всех красными глазками. Жаб храпел в своей миске, накрывшись полотенцем, и полотенце вздымалось и опадало в такт его храпу. Рыб по-прежнему смотрел в окно.
Солнце уже не носилось стремительно по небу, а только катилось, и его скорость постоянно уменьшалась. Ловушки для хронофагов я нигде не заметил.
– А вон, на притолоке висит, – указал на нее Домовушка в ответ на мой немой вопрос. – Вроде бы для мух липучка.
Я поглядел. Действительно, к притолоке тоненьким гвоздиком была прибита клейкая лента для мух. Она слегка колебалась в воздухе, как будто от сквозняка, но сквозняка в нашей квартире не было и быть не могло – двери и окна были закрыты. Квартира наша запечатывалась в таких случаях наглухо. Герметически. Что вы хотите – магия!
Видеть хроночастицы я не мог, потому что мое магическое зрение было еще недостаточно развито. Однако по колебаниям липучки я понял, что процесс очистки воздуха от вредных частиц идет полным ходом.
Хотя движению хроночастиц никакие запоры и преграды не были помехой. Пусть и в небольшом количестве, но все же они могли просачиваться сквозь стены, то есть у непосредственных наших соседей время тоже текло быстрее, чем в других местах земного шара.
