Калинов хотел удивиться. И не удивился. Значит, все, что должно было случиться с ним сегодня на дороге, уже случилось. И что-то случилось еще… Что-то такое, от чего сегодняшний круг оказался изрядно урезанным. Вот только гостиницы почему-то поблизости не наблюдалось. Уходящая в сумрак дорога, немеркнущая звезда над ней, тревожно шепчущийся вокруг лес.
* * *
Гостиницу он обнаружил уже ближе к ночи, когда над ним навис беззвездный черный экран. Впрочем, пройти мимо такой гостиницы было попросту невозможно: она сияла, как рождественская елка. Ее бы следовало заметить за несколько километров, но она возникла на обочине неожиданно и близко. Словно кто-то поднял театральный занавес и открыл наконец декорации. Наверное, всю эту иллюминацию просто не включали до его приближения. Или саму гостиницу построили минуту назад.
В любом случае это была громадина в несколько десятков этажей. Огромная, светлая, просторная. И безлюдная. По крайней мере, когда двери перед Калиновым отворились, его никто не встретил: швейцаром и не пахло. Портье за стойкой тоже не пахло. И никто не выбежал принять у постояльца чемоданы. Слава богу, не пахло и чемоданами.
Встревожено заржал оставленный снаружи каурый. Заржал и замолк. Процокали, удаляясь, копыта; все стихло. Калинов подошел к стойке. На стойке одиноко устроился ключ с большой биркой. На бирке сияли три семерки. Ключ на стойке смотрелся откровенным пижонством: в отеле подобного класса должны быть магнитные дактилозамки. Ладно, нам не трудно дверку и ключиком отпереть. Калинов схватился за бирку и растерянно оглянулся, надеясь, что сейчас из-за какого-нибудь угла вытащится знакомая одноглазая физиономия.
Лихо не появилось, но зато справа от стойки с легким шипением разинул свою пасть лифт. Как голодный бегемот. Легкомысленно помахивая ключом, Калинов вошел внутрь. Бегемотьи челюсти сомкнулись и снова разомкнулись. Калинов оказался в самом обычном гостиничном коридоре. Тут тоже никого не было. Ноги вязли в длинноворсном ковре. Коричневые стены убегали в бесконечность. Тишина призывно, по-женски раскрывала свои объятия. Пришлось сдобрить ее насвистыванием — иначе становилось слегка страшновато.
А вот и номер семьсот семьдесят семь. И тут Калинов понял, что сегодня все будет хорошо, сегодня он обязательно увидится с женой. Уж очень встретиться захотелось! Тем более что уже три ночи пришлось спать одному, а либидо, оно, знаете ли, не награда за послушание. И вообще…
Он открыл дверь с тремя семерками. За дверью оказался самый обычный гостиничный номер — ничего похожего на знакомую холостяцкую квартиру. Вот только номеру этому явно не хватало рук горничной, даже постельного белья в шкафу не нашлось. Калинов вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь: надо же у кого-нибудь узнать, какие здесь порядки. На стук никто не откликнулся. Калинов постучал еще в несколько номеров — с тем же успехом. Ладно, можно поспать и без свеженьких простынок, главное — душ принять. Калинов вернулся к трем семеркам, взялся за ручку. Слева что-то мелькнуло. Он резко повернул голову.
Коридор теперь бесконечным не был. Теперь он упирался в перпендикулярный проход, образуя два угла, и за правым быстро скрылась мужская фигура. Быстро, но не настолько, чтобы Калинов не узнал шпиона.
— Зяблик! — заорал он, бросаясь в погоню. — Стой, сволочь!
Завернул за угол. Перпендикулярный коридор был пуст. В оба конца. Загрохотал в двери ближайших номеров. Ни ответа, ни привета.
— Будьте вы прокляты! — крикнул Калинов. — Джос, я тебе шею сверну!
Откуда-то донесся знакомый голосок, напевающий знакомую песенку. Витин голосок и песенка Витина, любимая… Вот только звучал знакомый голосок сразу со всех сторон. Как на стадионе.
Понурив голову, Калинов вернулся к себе в номер, сбросил комбинезон прямо на оранжевый ковер, потащился в ванную. Без удовольствия пополоскался, без удовольствия обсушился. Когда смолкло гудение горячего воздуха, прислушался.
Знакомый голосок звучал снова. Песня Сольвейг. Но доносилась она теперь прямо из-за двери. Калинов напялил на себя висящий на стене халат и вышел из ванной.
Над кроватью, застилая простыню, склонилась горничная. Короткая голубая юбка, аппетитно обтягивающая круглый зад, такого же цвета блузка, рыжие волосы. Горничная перестала напевать, оглянулась.
— О боже! — воскликнул Калинов. — Вита! Широко распахнулись зеленые глазищи.
— Слушаю вас, сударь! На лице удивление, во взгляде непонимание…
— Вита, но это же я! Что они с тобой сделали?
— Мне кажется, вы обознались, сударь. Я Вита, но мы с вами незнакомы. И вам не стоило бросать одежду на пол…
— Молчи, метелка, — прошептал Калинов, кладя ей руки на плечи и прижимая к себе стройное девичье тело.
— Убери свои грязные лапы, старый козел! — прошипела по-змеиному Вита.
— Нет! — Калинов отчаянно замотал головой. — Ты моя жена…
Вокруг него крутанулись стены, куда-то улетел потолок, перед глазами неожиданно возник оранжевый ковер и стремительно воткнулся в физиономию.
* * *
Он пришел в себя оттого, что его похлопывали по щекам. Нечеловеческим усилием поднял веки. Она озабоченно заглянула ему в глаза.
— Ну вот и слава богу, сударь. Пришли в себя…
Калинов, кряхтя, сел, прислонился спиной к кровати. Вита с тревогой смотрела на него, попирая ковер круглыми коленками.
— Кто это так меня? Ты?
— А зачем вы лапаться? Не могу же я с каждым постояльцем…
Калинов потер ладонью лоб. Голова быстро переставала гудеть, сердце карабкалось из низа живота на место.
— А разве я — каждый? Я твой муж, неужели ты меня не узнаешь?
Она встала с колен, заправила за поясок вылезшую блузку, одернула форменную юбку, откинула со лба рыжую прядь.
— Я не замужем, сударь. Только собираюсь.
И тут Калинов понял. Это была не его Вита, этой Вите было не больше двадцати. Но выглядела она так, как когда-то выглядела его Вита. Калинов тяжело поднялся с ковра, сел на кровать.
— Извините, сударь… Вы не могли бы пересесть в кресло? Мне надо достелить постель.
— Да пропади она пропадом, эта постель! Я и сам достелю. Кстати, меня зовут Александр.
— Ой! — воскликнула она. — Моего жениха тоже Сашей зовут.
Калинов усмехнулся:
— А тебе не кажется странным такое совпадение? Она смешно скривила мордашку:
— Какое же тут совпадение? Мало ли Александров на белом свете! Мой Саша такой… такой… Если хотите знать, мы даже мысли друг друга слышим.
«И мы когда-то слышали, — вспомнил Калинов. — Как давно это было… И было ли вообще?..»
— Любишь, стало быть, своего Сашу?
— Ага! — Она не сумела сдержать счастливый смешок. — И он меня тоже. — Она снова одернула юбку. — Я свободна, сударь?
