Антонию Лесслер мне не хотелось просить меня сопровождать. Бэрбель фон Бург отговорилась тяжелой беременностью. Доктор юридических наук фрау Анита Шлёссер, уже много лет не видевшая брата, сомневалась, что он вообще ее вспомнит. Илла фон Бург поначалу готова была мне помочь, но затем отказалась: «Я не настолько близко ему знакома. И помимо того, что он говорил прежде, он все равно ничего не сможет добавить. А если он начнет бушевать, потому что хочет домой, я просто не выдержу».
Бен был еще далек от того, чтобы бушевать. Второй визит к его койке я нанесла с Уве и Тони фон Бургами. Захватив с собой фотографию Марлены Йенсен. Бен не обратил никакого внимания на своего зятя и Тони фон Бурга. Он бросил мимолетный взгляд на фотографию, потом на меня и сказал: «Сволочь».
Когда наконец через консульство США я получила фотографию Эдит Штерн, то уже при поддержке психолога попытала счастья еще раз. Тот же результат. Свое обязательное «сволочь» Бен сказал, направив на меня взгляд, и психолог пришел к мнению, что Бен чувствует себя притесняемым мною.
Я уже примирилась с тем, что не в силах выяснить участь Эдит Штерн и Марлены Йенсен, когда Сибилла Фассбендер заявила нам о своей готовности помочь. Сибилла Фассбендер узнала от Иллы, что Бен пришел в сознание, а я отчаянно ищу человека, к которому он питал бы доверие.
В середине сентября в пятницу, во второй половине дня, я забрала ее в кафе Рюттгерс, и мы поехали в Лоберг. Она захватила с собой поднос с кусками торта и в палату вошла с улыбкой, что, конечно же, не отражало ее состояния. Бен сидел на кровати; увидев, кто вошел, тоже заулыбался. Тем временем меня он тоже стал узнавать. Но не одарил ни взглядом, ни даже привычным ругательным словом.
— Ты — мой самый лучший, — обратилась к Бену Сибилла. — Позволь мне тебя обнять. А еще у меня есть для тебя прекрасный торт.
Она обняла его, и я увидела, как он потерся щекой о ее плечо. Когда она освободила его от объятий, он взялся руками за голову и пожаловался:
— Больно.
— Да, бедный ты парень, — утешала его Сибилла, — отец снова тебя побил. При этом ты такой хороший. Ты так прекрасно все сделал.
Он, кажется, остался довольным похвалой и принялся за торт. На мои вопросы он не смог ответить, даже когда их задавала Сибилла. Каждый раз он только переспрашивал:
— Прекрасно?
Потом Сибилла объяснила ему, что Труда, Таня и Антония тяжело болеют, так же тяжело, как и он. Но скоро им наверняка станет лучше, и тогда он сможет снова поехать домой.
В деревню мы вернулись ни с чем.
— Что теперь с ним будет? — спросила Сибилла.
На этот вопрос я не могла ответить.
— Якоб не возьмет его домой, — думала она. — Он не может простить себе, что бил сына. И если Труда умрет…
Но Труда не умерла. В конце сентября от ее лечащих врачей я получила разрешение на короткий разговор. Показания ее дочери я уже два дня тому назад занесла в протокол. Таня Шлёссер мало что могла сказать. Она помнила только, как Бен положил голову на стол и как она сразу бросилась бежать, а он за нею.
Между тем Труда уже знала, что невиновность Бена доказана. Она держала себя со мной совершенно так же, как с Якобом в течение всех этих лет.
— Бен часто что-нибудь приносил домой, — начала она. — Он всегда копался где-нибудь. И если что-нибудь валялось на дороге, он, конечно, поднимал. Два года тому назад он однажды притащил домой какую-то старую кость.
— Госпожа Шлёссер, — заметила я, — речь идет не о старой кости, а о голове молодой девушки, которую лихорадочно искало полдеревни.
— И что бы вы стали делать на моем месте? — спросила Труда. — Вы тоже не стали бы звонить в полицию, если бы он был вашим сыном и не мог сказать, где нашел все эти вещи. Вы так же, как я, были бы уверены, что каждый подумает на него. Если вы должны меня наказать, то делайте это…
— Что еще он нашел кроме старой кости и головы? — прервала я ее.
— Только куртку американки, — ответила Труда. — Тогда мы прошли с ним весь путь, но он не смог показать нам, где она лежала.
Этим разговором я окончательно похоронила надежду на полное разъяснение дела. Никто и не думал о том, чтобы за действия в огороде привлечь Труду к ответственности. Прокурор учел состояние шока.
Эпилог
Во время поездки они не разговаривали друг с другом. Якоб делал вид, что должен внимательно следить за дорогой. И ни разу не посмотрел в ее сторону. За день до этого Труду наконец выписали из клиники. Выжившую, но исхудавшую, с лицом таким костлявым, бледным и полным скорби, что Якоб был не в силах на нее смотреть. При этом он так радовался ее возвращению домой.
В последние недели он почти каждый вечер, заказав себе стакан минеральной воды, в обществе Вольфганга Рупольда мечтал о будущем. При этом мысленно перед его глазами всегда возникала одна и та же картина. Стол, накрытый для завтрака, четыре тарелки, четыре чашки, четыре маленькие ложки и четыре ножа. Каждый раз Труда замечала: «Не мажь так много масла на хлеб, Бен».
Затем говорила Таня: «Мне нужно уходить, медведь, иначе я опоздаю в школу. Проводишь меня немного?»
Так никогда не было и, пожалуй, никогда не будет.
Два дня тому назад, когда Якоб наконец собрался с духом и навестил Таню у Пауля и Антонии, Пауль при его появлении сразу вышел из комнаты.
— Несчастье убило его душу, — заметила Антония и внезапно закричала: — Это твоя вина, Якоб! Только твоя вина! Если бы ты пошел с ним, вместо того чтобы бить…
И тоже выбежала из комнаты.
Таня забралась к Якобу на колени, все еще худенькая и бледная, легкая, как наполненная пушинками подушка.
— Я говорила тебе, папа. Я всегда тебе говорила, что он никому ничего не сделает плохого. Пожалуйста, папа, когда мама вернется домой, она, конечно, сразу захочет его навестить. И я должна его поблагодарить. Если бы он не пришел…
Затем слезы, жалкое всхлипывание, от которого ухо Якоба стало мокрым.
— Возьми меня с собой, папа, пожалуйста, возьми.
Однако ее мольбы оказались напрасными. Позже!
Позже, если ему хватит сил в ее присутствии посмотреть медведю в глаза.
Когда вчера они приехали домой, Труда, поставив чемодан, сразу спросила:
— Почему ты до сих пор не забрал его домой?
Много она вообще не говорила, заметила только, что в общем и целом чувствует себя хорошо. Что в будущем ей нужно беречься и регулярно принимать выписанные врачами лекарства.
Теперь она сидела рядом, и они не разговаривали. Якоб ничего не мог ей объяснить. Он допустил много ошибок и, совершая последнюю, уже знал, что поступает неправильно. Так же, как знал в течение всех этих лет, что Люкке доверять нельзя.
Эрих Йенсен был настолько любезен в течение последних недель, так полон понимания и готовности помочь…
