— А что происходило на самом деле? — тихо спросил кхачковяр.
Церангевина, впрочем, можно было не подталкивать. Ему и самому хотелось высказаться.
— За плечом Морана в любой момент можно было увидеть меня. Это я шел за ним по пятам. К чему бы он ни прикасался, я был вторым, кто брал это в руки. Я вносил в его работу некоторые усовершенствования. Я почти не таился. Мастера вообще доверчивы, а Моран — самый простодушный из всех. Он сделал платье, способное изменять к лучшему облик того, кто наденет этот наряд. Хорошо же! Я добавил пару узоров, и вот уже платье — точнее, перешитый из него плащ, — вызывает к жизни все черное и злобное, что только может таиться в душе тщеславного человека. Моран делает деревянную ногу для скорохода, чтобы тот мог перемещаться по миру; но это я — и никто иной, — слышите, я! — проложил под нашим миром тоннели безнадежной, бесконечной войны. Сколько бед наделал злополучный Кохаги со своей деревянной ногой! И все опять обвинили в этом Морана…
Церангевин засмеялся.
— Есть еще парочка артефактов. До одного я успел добраться. Это некий лист бумаги. Если его разорвать, то в прореху можно кое-что увидеть…
— А второй артефакт? — спросил кхачковяр.
— Вы внимательно слушаете, — хмыкнул Церангевин. — Другой артефакт — это дочь Морана. Помните, я упоминал о том, что у Морана была подруга? Разумеется, я установил слежку за ней. Я не сомневался в том, что рано или поздно дочь Морана отыщет свою настоящую мать. И когда это произошло…
— Вы подослали к ней своих людей? — перебил кхачковяр. — Я правильно вас понял?
— Вы быстро учитесь, — похвалил Церангевин.
Кхачковяр хмыкнул довольно зловеще.
— Голубчик, я давно уже выучился и теперь вполне готов обучать других… Просто я хороший военачальник и недурной правитель. У вас, правда, не будет возможности в этом убедиться, но поверьте уж мне на слово. Я умею думать как мой противник. А если бы я был Церангевином, уж я бы, разумеется, выкрал дочь Морана и постарался исказить ее природу как можно более отвратительным образом. Такое существо может превратиться в настоящего демона.
— Черная дыра, — поправил Церангевин. — Простите уж, что все-таки претендую на место учителя, но думать как я вы еще не в состоянии. Мне требовался новый мир. Совершенно новый. Мир, где бессмертие смертных не выглядело бы уродством. Я многого достиг в своих исследованиях… Для окончательного успеха мне требовалась черная дыра. Нечто, способное полностью уничтожить старое и расчистить место для возникновения нового. И этим могла бы стать дочь Морана. Впрочем, почему я говорю — «могла бы»? Ничто еще не потеряно. Ваши варвары пока что не все уничтожили из моего оборудования, да и многие формулы никуда не исчезли. Нужно только поработать — может, с недельку, и все будет восстановлено. Вы согласны сотрудничать?
Церангевин тяжело перевел дыхание. Самообладание вдруг оставило его, на лбу выступили капли пота. Он облизал губы.
— Вы согласны? — повторил он. — Нам останется только отыскать девчонку и завершить эксперимент…
Кхачковяр больше не слушал его.
Он повернулся к гномам:
— Обвиняемый полностью доказал свою разумность. Он признан словесным и многословесным. Он во всех подробностях продемонстрировал злокозненность своего интеллекта. По закону военного времени, я приговариваю его к смертной казни.
Вдруг стало тихо. Несмотря на все свирепые разговоры о пытках и казнях, кхачковяр на самом деле еще никого не приговаривал к физической расправе. Максимум — к тяжелым работам, которые все равно пришлось бы выполнять, так или иначе.
Булыган растерянно спросил:
— А… что нам с ним сделать, кхачковяр?
— Повесьте его высоко и коротко! — сказал кхачковяр. — И закончим на этом. Уберите его отсюда. Навсегда.
* * *
Слуг Церангевина кхачковяр выслушивал внимательно, а потом задавал им один-единственный вопрос:
— Хотите остаться?
Некоторые очень хотели, другие — совсем не хотели. Этих кхачковяр беспрепятственно отпускал.
Когда посреди очередного допроса прибежал взволнованный гном с черно-желтой бородой и зашептал кхачковяру на ухо, тот нахмурился.
— Ступай, — обратился он к садовнику, который многословно изливал свои соображения касательно неправильного способа подрезания кустов, с которым следовало бы бороться с самого начала. — Ступай, займись цветами.
— Я могу остаться? — просиял садовник. — А то, говорят, тут всех… либо того, — он выразительно ткнул себя в шею, — либо за ворота и иди куда хочешь.
— Вот и иди куда, хочешь, — сказал кхачковяр нетерпеливо. — Хочешь на кухню поесть, хочешь к себе в комнату — отдохнуть. А хочешь — в сад. Потом поговорим.
— А если я не хочу больше говорить? — пробурчал садовник.
— Убирайся! — заорал кхачковяр, багровея. — Слов не понимаешь?
— Так бы и сказали, — ответил садовник невозмутимо и удалился.
— Веди, веди их сюда, — обратился кхачковяр к гному.
— Они прямо к Церангевину шли, — сообщил гном. — Нарочно. Я ничего не понял.
Арилье с девочкой заставили бежать.
— Скорее, кхачковяр торопит, — кричал гном. — Перебирайте ногами! Что вы ползете, как гусеницы? Живо!
Кхачковяр сидел неподвижно, только сжимал кулаки — это выдавало его волнение.
Когда пленники предстали перед ним, он распорядился:
— Мужчина пусть встанет на колени, чтобы быть вровень с гномами, а девочка может стоять прямо.
Арилье неловко опустился на колени. У него уже начинали болеть ноги.
Енифар набычилась и уставилась прямо на кхачковяра.
— Я сама пришла, — заявила она. — Делайте ваше дело. А его отпустите. Он просто меня охранял. — Она кивнула на Арилье. — А то тут некоторые очень хотели нас убить.
— Как тебя зовут? — спросил кхачковяр, наклоняясь к девочке.
— Енифар!
— Ты — дочь Джурича Морана?
— Ну да, — сказала Енифар. — По-моему, я вам об этом уже полчаса толкую.
— А он?
— Он Арилье. Он мой брат.
— Тоже ребенок Джурича Морана? — нахмурился кхачковяр.
Енифар вдруг фыркнула:
— Ну да, как же! Ребенок! У троллей братьями называют тех, кто близок по душе, кто женился на родственнице, кто съел бабушку… в общем, много кого. Вот если Арилье женится на моей матери, — тогда он, наверное, больше не будет моим братом.
— А что твоя мать?
— Это ее надо спрашивать. Может быть, она до сих пор любит моего отца. Я ведь не знаю.
Кхачковяр повернулся к желтобородому гному:
— Развяжи им руки. Обоим. Они не пленники, они гости.
