к бортам, моя кожа покрывалась холодным потом. Я катался в напряжении, ожидая удара, которого так и не последовало. Потому что ребята щадили меня.
Все наладится, сказал я себе. Но мне было трудно в это поверить.
* * *
Следующий день оказался еще хуже.
Пресса пронюхала о моей «заинтересованности» в возвращении. Они слетелись как мухи на гнилые фрукты. Неужели я скучал по этому? Я не мог понять, по чему, пока уклонялся от бесконечных вопросов, сыпавшихся в мою сторону, и непрекращающихся вспышек фотокамер. Уже не в первый раз я скучал по теплому гулу кухни, ощущению виски в руках и осознанию того, что я полностью контролирую ситуацию.
Уединившись в кабинке туалета, я проглотил свой завтрак. Руки дрожали как осиновые листья. На льду я сдерживался, когда следовало атаковать. Мои мысли блуждали: я думал об Эмме, беспокоился, хорошо ли она питается, хотел быть с ней.
Это не напоминало ни любовь, ни свободу. Это было похоже на работу. Хуже того. Это было похоже на фарс. И лишь конец дня приносил облегчение.
– Эй, Дрексел, – окликнул я нападающего, когда тот вышел из душа и направился к своему шкафчику. – Не хочешь сходить куда-нибудь сегодня вечером?
Бромми встречался с женщиной, которая всю неделю ошивалась поблизости, наблюдая за тренировками. Мне поступали похожие предложения, но я все еще принадлежал Эмме. Я знал, что всегда буду принадлежать ей. Но это не означало, что я должен все время оставаться в гостиничном номере. Мы с Дрекселем часто тусовались после тренировок. Ходили в бар, смотрели какие-нибудь спортивные передачи и болтали о всякой ерунде.
Он тряхнул мокрой головой, разбрызгивая капли воды.
– Не могу. Надо идти домой к Саре и малому.
– Точно. У тебя же ребенок.
Этих слов оказалось достаточно, чтобы Дрексел показал мне несколько фотографий своего пятимесячного сына, пухленького малыша с румяной кожей и огромными карими глазами. Я изобразил интерес, но внутри у меня все болело.
Дрексел ушел, и в раздевалке воцарилась тишина. Все остальные давно разошлись по домам. Мой дом остался в Калифорнии, и Эмма, вероятно, сейчас плавала в бассейне, который простирался перед кухонным окном, через которое я мог бы наблюдать за ней, замешивая тесто или готовя шоколад.
Нет, нет, мой дом здесь. Я сделал выбор. Теперь это моя жизнь. Все, что мне нужно, – это время, чтобы вернуться в ритм.
Меня снова начало тошнить. Я больше не мог сдерживаться. Мои внутренности будто наполнились илом. Закрыв глаза, я почувствовал боли, которые возникают при занятиях профессиональным спортом. Мои бедра протестующе горели и чертовски ныли всякий раз, когда я их сгибал. Когда я попытался выпрямиться, спина едва не прикончила меня. Но я ожидал эту боль. Она была частью моей жизни.
Тебе необязательно испытывать боль.
Но кем я могу быть без нее?
Ее парнем. Свободным. Счастливым.
Уставившись в пол, я едва расслышал звук пришедшего сообщения. Я рассеянно вытащил телефон из сумки и прочитал его.
Моя Эмма:
Я только что думала о тебе. Солнце светит в кухонные окна, освещает столешницу. И я вспомнила тот случай в Роузмонте, когда ты готовил макароны «Эрл Грей» с лимонным кремом и свет нещадно бил тебе в лицо. Ты был так поглощен приготовлением этого идеального, нежного кусочка рая, что едва моргал. Лицо суровое, даже свирепое.
Я судорожно сглотнул. Пришло еще одно.
Моя Эмма:
Это было искусство. Это была любовь. Ты никогда не признавался в этом, но в тот момент я поняла, что тебе нравится радовать людей своей едой. И я никогда не рассказывала тебе, какую заботу чувствовала, когда ела твои творения. Какой живой я себя ощущала. Ты разбудил меня, Люсьен. Заставил увидеть, что жизнь – это настоящий момент, а не какая-то далекая мечта.
Экран передо мной дрогнул, и я заморгал. Грудная клетка болела так сильно, что я не мог дышать. Она не ошиблась – это была любовь. Но не только к еде. К ней.
Моя Эмма:
Может, мне не следовало говорить тебе об этом в СМС. Может, я просто впадаю в меланхолию. Дни здесь длинные, а работа – это… работа.
Сообщения перестали приходить, и мое сердце бешено заколотилось, а пальцы зачесались от желания ответить. Я не мог пошевелиться. Внутри я раскалывался надвое. Мне хотелось…
Пришло еще одно сообщение.
Моя Эмма:
Я просто хотела сказать, что бы ни случилось, узнать тебя таким, каким ты был в Роузмонте, – лучшее, что когда-либо случилось со мной. Ты хороший человек, Люсьен. Всегда им был.
Мое тело покрылось льдом, затем вспыхнуло жгучим жаром.
Сейчас, думая об Эмме, я вспоминал не визуальные подробности, а чувства. Вспоминал атласную мягкость ее кожи, как мне нравилось гладить ее, прикасаться просто для того, чтобы убедиться – она настоящая. Я думал о том, как она целовала местечко у изгиба моей шеи и делала глубокий вдох, будто запоминая мой запах. Я слышал хрипловатый звук ее смеха и думал о том, как он всегда вызывал у меня улыбку и страстное желание. Я думал о том, как мы могли разговаривать часами и у нас никогда не заканчивались слова. О том, как она чувствовала себя, прижимаясь ко мне в самые ранние часы ночи, положив руку на мое сердце. Словно защищая его даже во сне. И я прижимал ее ближе, изнывая от нежности, зная, что мне сделали великий подарок.
Моя Эмма. Больше не моя.
Я пытался сдержаться, но не смог. Ноги подкосились, и я рухнул на пол. Прислонившись к жесткому краю шкафчиков, я заплакал так, как не плакал с детства. Уродливое, пугающее чувство изливалось из меня в сдавленных рыданиях, оставляя меня опустошенным и одиноким на сыром полу.
Бромми нашел меня некоторое время спустя.
– О черт, Люк.
– Пожалуйста, не говори: «Я же тебе говорил». – Я подпер голову руками, когда он сел рядом со мной.
– Не буду. – Его плечо прижалось к моему. – Все в порядке, Оз?
– Пошел ты.
– Значит… нет?
У меня вырвался слабый смешок, и я прижал ладони к глазницам. Голова пульсировала, слабо, но я знал, что достаточно скоро это перерастет в настоящую вспышку.
– Какой же я тупица.
– Я говорил тебе это несколько недель назад.
Я злобно посмотрел на него одним глазом.
– Мне казалось, ты не собирался говорить «я же тебе говорил»?
– А кто употреблял эти слова? – Он ухмыльнулся, но в его взгляде отражалось сочувствие. – Поговори со мной, Оз.
– Все это время я думал, что если бы у меня снова был хоккей… – Я замолчал, слегка покачав
