Хавр принялся внимательно рассматривать в зрительную трубу боевые порядки противника. Жестянщики, не по собственной воле сражающиеся со своими земляками, выглядели удручающе – отрешенные лица, пустые взоры, лохмотья вместо одежды, следы голода и побоев на теле. Неужели с помощью этой слабосильной толпы Карглак намеревается одолеть Губителя Максаров, уже доказавшего серьезность своих намерений и весомость своих доводов? В чем же тогда подвох? Жаль, что в наличии не осталось ни одного воздушного шара! Как хотелось бы глянуть сверху на окрестности и выяснить, какими еще силами располагают максары. А то вдруг окажется, что стрельба ведется только для отвода глаз, а тем временем главные силы врага заходят с тыла. Хотя и такой маневр не гарантирует максарам победы. Телеги, составленные кольцом, позволяют вести круговую оборону, а развернуть картечницы – пара пустяков. Да и окружающая местность не способствует лихой атаке – нора на норе, яма на яме, тут даже черт ногу сломит.
А что, если максары и впрямь пали духом? Ведь никогда прежде им не приходилось терпеть поражений. Они даже не знают, что это такое… А тут вдруг понеслось-посыпалось! Ну ладно там неопытные мальчишки проиграли схватку в открытом поле. Зарвались, переоценили свои силы… Дело поправимое, таких мальчишек и девчонок еще не одна сотня наберется. Так ведь пала и цитадель, прежде считавшаяся неприступной! Сам Карглак клялся, что подлые жестянщики сломают о нее зубы. Тут хочешь не хочешь, а поверишь в мрачное пророчество зловредного старца Адракса. Ведь как только не пытались извести его правнука, а он вырос назло всем, возмужал, принял грозное имя Губителя Максаров и сейчас, не задумываясь, пускает в дело свой клинок, единственный на все Чернодолье!
Хавр вновь припал к зрительной трубе. Как он ни напрягал зрение, а различить Карглака или какого-нибудь другого максара среди жестянщиков так и не сумел. Даже знаменосцы, назначенные из мрызлов, были сплошь какими-то мелкими, запаршивевшими, скорее гнусными, чем страшными.
– Вполне может статься, что в этом войске, точно как и в нашем, вообще нет максаров, – сказал Хавр самому себе. – Пока мы тут пуляем друг в друга из многозарядок и картечниц, они плетут свою собственную хитрую игру, недоступную пониманию простых людишек. Вот только как бы это проверить?
Хавр задумался. Провести разведку боем? Кавалерии пока еще хватает. Однако столкнется она с максарами или нет, а назад вряд ли кто вернется. Ну если только взбесившаяся лошадь приволочет обратно чье-то тело, запутавшееся ногой в стремени… Чем же можно пронять Карглака до такой степени, что он сам обнаружит себя? Хитростью его не возьмешь, это точно. Никаких переговоров с врагами максары отродясь не вели, это не в их правилах. А что, если сыграть на его самолюбии? Он же вспыльчив до невозможности! Сейчас попробуем.
Хавр протрубил в свой рог, призывая обе стороны к вниманию, а когда стрельба немного поутихла, прокричал, сложив ладони рупором:
– Мой хозяин, благородный Окш, сын Клайнора, известный также под именем Губителя Максаров, вызывает на поединок своего заклятого врага Карглака, отцом которого, судя по повадкам сына, скорее всего является какой-то шакал, таскающий падаль с живодерни! На поединок Окш готов явиться без оружия, с голыми руками! Ему не нужен клинок, чтобы вырвать подлое сердце Карглака. Если же этот смердящий пес откажется принять вызов, его имя навечно покроется позором! Эй, Карглак, откликнись! Не прячься за спинами пленных! Если ты готов к поединку, выходи!
– Я готов! – Этот рев был пострашнее залпа дюжины картечниц. Даже невозможно было понять, откуда именно он доносится – с небес или из-под земли.
Войско Хавра смешалось, как куча опавших листьев, подхваченных порывом бури. Сначала он не понял причины столь внезапной и массовой паники, сравнимой разве что с реакцией кур на появление хорька, но потом узрел, что среди жестянщиков мелькают мрызлы, резко отличающиеся от них по всем статьям. Да еще какие мрызлы! Отборные, один к одному, недавно сделанные из самых лучших образчиков человеческой и звериной плоти, но уже великолепно натасканные и, кроме своей толстенной шкуры, вдобавок защищенные броней.
Это был просто какой-то кошмар! Откуда здесь могли взяться мрызлы? Как они прорвались сквозь линию укреплений? Как вообще сумели так быстро преодолеть насквозь простреливаемое пространство?
На все эти вопросы, в единый миг пронесшиеся в голове Хавра, он получил столь же мгновенный ответ – людей, окружавших его, словно смело и на всеобщее обозрение предстала одна из подземных нор, которых здесь было больше, чем конопатин на физиономии человека, переболевшего оспой.
Раньше в целях безопасности нору прикрывал дощатый щит, позаимствованный у кузова телеги, а сейчас из нее один за другим перли готовые к бою мрызлы. И то же самое, похоже, происходило повсюду – враги таились в каждой норе, в каждой достаточно глубокой яме. Войско жестянщиков оказалось в положении жужелицы, рискнувшей отдохнуть на вершине муравейника.
За этот просчет Хавр мог винить лишь себя.
Картечницы разом смолкли, только на разные лады орали живые и умирающие люди, выли мрызлы, лязгала сталь, топали ноги, лапы и копыта, хрустели кости, ржали перепуганные лошади да стучали многозарядки – оружие в рукопашном бою не самое удобное.
Хавр оказался один на один с огромным мрызлом, размахивающим тяжелым копьем, пилообразный наконечник которого размерами не уступал лезвию косы. Клинок, с таким трудом выпрошенный у Окша, покоился в чехле, притороченном к седлу его лошади (где сейчас то седло, где сейчас та лошадь?), и Хавру не осталось ничего другого, как совершить скачок во времени. Пусть он выиграл всего лишь мгновение, но как раз этого мгновения и хватило мрызлу, чтобы проскочить сквозь призрак, оставшийся на месте исчезнувшего человека, и напороться на пулю какого-то жестянщика, еще сохранившего присутствие духа.
Проклиная собственную беспечность, Хавр бросился на поиски скакуна. Задача ему предстояла не из легких, чтобы не сказать больше. Все коноводы или разбежались, или были перебиты, а лошади, усугубляя общую неразбериху, носились в тесном пространстве, огороженном телегами. Некоторым, особо резвым, даже удалось перепрыгнуть через укрепления и ускакать от этого ада подальше.
Хавр уже и позабыл, когда в последний раз попадал в столь безнадежную ситуацию. Мрызлов становилось все больше и больше, шальные пули жужжали вокруг, как пчелы в погожий денек, горы трупов загораживали путь, а самоходы, тщетно пытавшиеся вырваться из окружения, давили всех подряд – и своих, и чужих. Схватка, наподобие туго натянутого лука, достигла того предела, после которого или вдребезги рвется тетива, или лопается дуга. Вот-вот какая-то из противоборствующих сторон должна была сломаться, не выдержав напряжения боя, и скорее всего эта печальная судьба ожидала жестянщиков.
Внезапно голос Карглака заглушил все другие звуки. И люди, и мрызлы, и даже лошади оцепенели. Когда на сцене появляется главное действующее лицо драмы, все другие ее участники вольно или невольно превращаются в безмолвных статистов.
Карглак, изжелта-бледный и заросший черной звериной щетиной (таким Хавр еще никогда его не видел), выволок из самохода беспомощное тело лже-Окша и для начала встряхнул его так, что с бедняги даже свалились сапоги.
