он.
— Еще как, — сопя, ответил Евдоким, которому никак не удавалось загнать в патрон толстый пыж.
— А где берешь?
— Жгу остатки от старорежимного времени.
— А у добрых людей разжиться разве нельзя?
— Окромя меня, доброго человека во всей округе не сыскать, — не скрывая ехидства, заметил Евдоким. Поднял голову на Спиридона и добавил: — Разве вот он еще.
— Это почему же? — удивился Крутых.
— Привечаю всех, кто сюда приезжает. Тебя вот тоже приветил. А коснись самого, приткнуться некуда.
— Ты, я вижу, человек веселый, — сощурив глаза, посмотрел на Евдокима Крутых.
Евдоким выдержал его взгляд. Он видел на своем веку много разных людей и научился распознавать их, как бы они не маскировались. Безобидные на первый взгляд слова чекиста окончательно убедили его в том, что тот уцепился за какую-то ниточку и теперь, держась за нее, пытается выйти на главную цель. Он понял, что ниточка эта пролегает через его дом. Иначе не оказалось бы здесь этого чекиста. К тому же весьма дотошного, отметил про себя Канунников.
Снег за окном шел густо и земля, не успевая впитывать его, постепенно становилась белой. Дул северный ветер, задирая на поверхности разлившейся воды высокую волну. В такую погоду огромные табуны уток собираются на небольших озерах, защищенных от ветра тальниками. За излучиной Чалыша, чуть ниже переката, находилось одно из таких озер. Оно было мелководным, к осени зарастало густой травой. На нем постоянно кормилась птица.
В большую воду озеро соединялось с Чалышом узкой проточкой. Евдоким хорошо знал это место и хотел утром отправиться туда.
По правде говоря, ни в дичи, ни в рыбе нужды у него не было. Да и мокнуть на холодном ветру не доставляло удовольствия. Но его начало угнетать присутствие Крутых. Пристальное наблюдение, к которому он никак не мог привыкнуть, выводило из себя.
Крутых не был назойлив, но его интересовало все. Он бросил долгий внимательный взгляд даже на пеленку, в которую Наталья заворачивала сына. Несколько раз чекист как бы невзначай зацепил ногой корыто с золой, стоявшее у печки. Зола немного просыпалась на пол. Он тут же бросился сгребать ее снова в корыто. Крутых явно что-то искал, и это не мог не заметить наблюдательный Евдоким. Слежка раздражала его, действовала на нервы. Вот почему он решил утром уехать на охоту. Но оставлять чекиста в доме один на один с Натальей не хотелось. Надо было каким-то образом уехать одному, без Шишкина. А там пусть думают, что хотят. И он решил утром не будить Спиридона.
Люди, живущие на природе, встают рано. Евдоким проснулся до зари и вышел на улицу помочиться. Ветер стих. На земле, словно марля, тонкой белой корочкой лежал снег. Широкие лывы подернулись ледком. По темному небу ползли мрачные черные тучи. В такую погоду утка старается летать низко и охота могла быть хорошей. От этой мысли у Евдокима немного повеселело на душе. Но когда он потихоньку, чтобы не будить гостей, вернулся в избу, Спиридон уже сидел на лавке и наворачивал на ногу портянку.
— Тебя-то какая лихоманка подняла? — спросил Евдоким.
— Да ведь пора уже, — откликнулся Шишкин. — Самое время стрелять.
— Кого стрелять? — не понял Евдоким.
— Утей, кого же еще.
С полатей свесил голову Крутых, спросил веселым голосом:
— На охоту? — И, не дожидаясь ответа, признался: — А я не охотник. Не понимаю этого и не люблю.
Канунников промолчал. Он понял, что ехать придется со Спиридоном. Наталья, тоже вставшая с постели, наскоро собрала на стол. Охотники поели, еще раз проверили котомки с боеприпасами и отправились к реке.
Сложив вещи в лодку, Евдоким усадил Спиридона на корму, а сам сел за весла. Греб он резкими взмахами, лодка легко двигалась вперед. К озеру они подъехали, когда небо еще только начинало сереть. Из-за кустов доносилось негромкое покрякивание уток, переговаривающихся между собой. Еще не видя птиц, Евдоким понял, что охота будет недолгой. Непуганая птица летит прямо на ствол ружья, а боеприпасов в его котомке лежало не так уж много.
Охота действительно была короткой. Евдоким и Спиридон в течение двух часов расстреляли все свои патроны и убили почти полсотни уток. Они сложили их в лодку и присели на борт перекурить. Канунников, не произнесший до этого ни одного слова, спросил:
— Мальчонка этот с наганом где к тебе пристроился?
— В Луговом, — ответил Спиридон.
— А пошто он ко мне надумал ехать?
— Кто его знает? Говорят, поджигателев ищет, тех, кто хлеб спалил, — произнес Спиридон с явным безразличием.
— А я тут при чем? — удивился Евдоким. — Я ведь и в Луговом-то впервые появился после того, как амбар сожгли.
— Не при чем, конечно. Но у сыскных мозги по-своему повернуты.
Евдоким вставил весла в уключины и сел в лодку. Шишкин оттолкнул ее от берега. По истоку выплыли в Чалыш. Немного ниже истока находилась еще одна узкая проточка, а за ней самый большой чалышский перекат. Позавчера Канунников поставил здесь две вешки, которые показывали судам, как обойти мель. Он особенно тщательно промерил здесь глубину. Перекат имел особенность: течение било у правого берега, на середине реки находилась мель.
К левому берегу от нее отходили две песчаные косы. Пароход, гоня перед собой волну, мог проскочить одну из них. Но вторая коса была больше первой, и, уткнувшись в нее, судно обязательно должно было попасть в ловушку. Евдоким не знал всех тонкостей лоцманского дела, однако инстинктивно чувствовал особую опасность этого места для парохода. Он посмотрел на тычки и заметил, что вода немного убыла. Подумал: завтра надо съездить сюда и переставить их ближе к берегу. А то, не дай Бог, недолго до беды.
Грести против течения на осевшей под тяжестью лодки было нелегко. Не доезжая до излучины, у которой находился второй перекат, на весла пересел Спиридон.
— Ну и наворочали мы с тобой утей, — радостно заметил он, перешагивая с кормы через птицу. — Теперь всю посевную буду с мясом.
Евдоким понимал напарника. Весной в деревне с мясом обычно трудно, никакой крестьянин в это время скотину бить не будет. И он радовался за Спиридона, однако сейчас его занимали другие мысли. Ему бы ходить по полю, вымерять его шагами, как это делал каждую весну, еще раз прикидывая, в каком месте и какое зерно предстоит бросить, а он вместо этого сидит в лодке и смотрит на дикий берег, ставший его судьбой. Ах, поле, поле, зачем же меня отлучили от тебя, в который уже раз подумал Евдоким. За какие грехи вся жизнь в один миг перевернулась
