законодательного собрания и председателя по культуре и…
— Страдай, в общем, — влезла Кристина.
— Ага, у Кристиночки нашей такие щеки красные были, что я думала, она убьет кого-нибудь, — и Дана сыто, довольно расхохоталась, чем притянула на них прискорбные старушечьи взгляды. Аля с любопытством прислушалась.
— Какая трагедия, какая потеря, — Галка стянула зимний шарф, чесечур теплый шарф, и пригляделась к Кристине: — И правда вся краснющая. Сними свитер.
— Не могу.
— Хочешь, я тебе футболку дам? У меня в рюкзаке с собой. Да не морщись ты: свежая, постиранная.
Кристине перекосило лицо. Она вспомнила кожаные обтягивающие штаны, шампанское и душистые розы, маленькие закуски-тарталетки на столах с белоснежными скатертями, и чуть сама не расхохоталась. Футболку! Вот так закончится ее первая выставка картин.
Галка ждала, дружелюбно расстегнув рюкзак.
— А давай. Хуже все равно не будет.
Кристина вернулась из туалета, будто бы помолодев на десяток лет, сунула влажный от пота свитер в чей-то пакет и поняла, что жизнь налаживается. Галка вглядывалась в мертвый портрет Анны Ильиничны — Кристина столько в него вложила времени и стараний, что тот казался одним из самых удачных, одиноким по сути своей, где каждый мазок — печаль и потеря. И не поймешь, что Кристина ухватила, где это пряталось: в драпировке тканей или мертвом ракушечнике, в воспоминаниях о муже или кошачьей любви, но картина завораживала.
Опрокидывала на миг.
От сквозняка хлопающей двери — кто-то собирался и сбегал тихонько, кто-то заглядывал и скрывался в черных музейных лабиринтах, — картины чуть вздрагивали на стенах, как от дыхания. Кристина бродила от одной к другой, наизусть выученной, и тоже всматривалась в блики под плохим выставочным светом.
Они снова собрались вчетвером, когда никого из пенсионерок в зале не осталось, а хмурые тетушки с завитыми баклажанового цвета волосами, в праздничных блузах и длинных черных юбках, уже устали вздыхать и коситься. Сафар уехал домой, сославшись на дела, но лицо его к концу так побледнело, что никто и не сомневался — сил у него не осталось. Маша проводила его до дороги, сделав вид, что просто увлеклась разговором, а совсем не собирается подхватывать Сафара в случае чего и волочить на себе обратно, как подкошенного, искать нашатырь и расстегивать тугой воротник белой парадной рубашки.
— Поздравляю вам, барышни! — Галка как всегда прищурила глаза. — По сто грамм?
— В музее? — Маша покосилась на смотрительниц.
— Да мы быстренько, у меня бутылочка-крошка…
Откуда-то с внуками наперевес появился Палыч, послышалось рыдание, и все внимание переключилось туда, а Галка, не теряя времени, подтянула рюкзак к подбородку и глотнула вина. Сунула рюкзак дальше, и каждая торопливо выпила, даже Маша, едва пригубив, поморщилась:
— Кислое.
— Ежевичное! Ты просто ребенок еще, — Галка забрала рюкзак, звякнула молниями. — Такой день нельзя оставлять без вина. Сколько мы с вами вместе трудимся, а?.. Целую жизнь, кажется.
И замолкла, похолодев глазами. Каждый мог прочесть по ее лицу мелькнувшие мысли о матери — Галка справлялась, но сколько ей это стоило сил и стойкости, не хотелось даже представлять. Дана тайком рассказала Кристине о Михаиле Федоровиче — Галка еще долго боролась с остатками чужой памяти в голове, заглушала их, перекрывала своим, наживую, и после того разговора с дочерью наконец-то пошла на поправку.
Вдвоем с Даной они тянули друг друга за волосы из болота.
И обе наконец-то выглядели живыми.
— Сахар твой жив еще? — вино побежало по венам, разгладило Галкино лицо.
— Живой, — кивнула Маша. — Мы со Стасом думали, что… Испугались, в общем. Он плохенький совсем. Недолго протянет.
— Надо будет нагрянуть к вам в приют, — вмешалась Дана. — И руками поможем, и с котом попрощаемся. Ради Анны Ильиничны.
— Ради Анны Ильиничны! — поддержала Галка и снова глотнула из рюкзака.
Влетел в музейный холл какой-то долговязый человек, навис над седенькой тетушкой, резко развернулся на каблуках и направился к ним. Лицо у него побагровело от прилившей крови, глаз почти не было видно:
— Ты почему на звонки не отвечаешь?! — сразу накинулся он на Машу, и та, сгорбившись, полезла в карман за мобильником.
— А это, видимо, и есть Стас, большая Машина любовь, — фыркнула Галка и прижалась к Маше плечом. — Молодой человек, как грубо.
— Ты кто такая вообще?
— Вы еще передеритесь тут, — примиряющее выставила ладони Дана, и из-под ее руки тут же выскочила и помчалась по залу младшая сестра.
— И подеремся, если надо. Хамит, понимаешь.
— Галь, не надо, — Маша заглянула в телефон с таким раскаявшимся видом, будто ее увидели обнаженной посреди запруженной людьми площади. Стас пыхтел.
— Сам разберусь.
— Я вижу, как ты разбираешься. Будет он еще орать, — и Галка обхватила Машу рукой за плечи. — Ты кого нашла-то вообще?
— Перестань. Я его люблю.
— Как полюбила, так и разлюбишь. Мы с тобой еще поговорим по этому поводу. Работа небыстрая, но жизнь-то чего ломать?.. Столько пацанов вокруг красивых, а ты зверюгу какого-то выбрала.
— Все сказала? — Стас вытянулся с таким видом, будто вот-вот ударит ее. Даже Виталий Павлович, обвешанный внуками, потянулся на громкие голоса. — Она сама решит, как и кого ей любить.
— Ты…
— Проблемы? — Палыч улыбался, но недобро, с угрозой.
Стас отступил.
— А еще у нас Сафар есть, — влезла захмелевшая Галка, — он к Маше, как к дочери относится. Так что попробуй только…
— Ну пожалуйста! — Маша, пылающая, вырывалась и подхватила Стаса под локоть. — Пойдем, я тебе скажу… я же звала на выставку, не помнишь? Надеялась, что ты приедешь.
— А напомнить не судьба? — зашипел он, косясь на Галку. — Я что, все сам помнить должен?!
Они отошли, перешептываясь: Маша горбилась и скрючивалась, Стас раздувался от каждого слова. Галку держали в четыре руки, пока Стас, выдохнув, не прижал Машу к себе и не нашел губами ее бледный лоб. Смотрительницы задохнулись от возмущения, но смолчали.
Снова хлопнула дверь — влетела растрепанная низенькая женщина, напоминающая дубовую кадку, с пузатым синтепоновым конвертом в руках. Она сдернула шапку и кинулась к Кристине:
— Опоздала, опоздала, прости меня! Не закончилось?!
— Закончилось, — хмуро ответила Кристина. — Уже собираемся.
Смотрительницы-тетки выдохнули с облегчением.
— Да есть еще время, давайте я маленького подержу, а вы картины посмотрите… — и Дана потянулась к Шмелю. Женщина засияла:
— Спасибо! Я быстренько пробегу и вернусь.
И умчалась, задерживаясь возле каждой картины по десять-пятнадцать секунд для порядка, как сделал бы любой нормально-обычный посетитель музея. Вся какая-то вздрагивающая, торопливая, она то склонялась над чьей-нибудь вазой с отколотым горлышком, то почти утыкалась носом в пестрые мазки.
— Мама? — негромко спросила Дана, покачивая Шмеля. Кристина забрала у нее ребенка, достала из кокона, пощупала загривок под темным
