ее из комнаты.
– Не ходи к нему. Не ходи, доченька. Останься дома, – услышала она отдаляющийся голос матери и открыла глаза…
«Жуть какая-то» – передернула плечами Анюта и поднялась с кровати. Приняв душ и позавтракав, она уселась в большом кресле, поджала под себя ноги и стала продумывать дальнейшие действия. Дел было много: надо было доехать до юриста, по поводу оставшихся мелких нюансов. Устроится на работу. От этих мыслей ей совсем становилось тошно. Практика последнего трудоустройства, которое по предложению Вадима-Эдика, привело к ужасным последствиям, пугали ее, повторением предыдущей истории. Теперь она официальная наследница, причем единственная и неизвестно, сколько желающих ртов открыто на ее каравай. И никого нет рядом. Раньше всем этим тетка рулила, а теперь ее нет. И что ей со всем этим делать? Самими делами занимались многочисленные помощники покойной, предоставляя Анюте непонятные для нее отчеты со сверками и многозначными числами. Кто знает, чем ей это теперь грозит? Вот выйдет она из подъезда, а ей, бабах, кирпич на голову и все. И тут же объявится куча липовых родственников, братьев, сестер и даже детей. «А может продать все к чертям собачьим?» – подумала Анюта, подперев голову рукой. «Надо пока что избавиться от этих мыслей, а то так себя довести до сумасшествия можно. И действительно, если об этом думать, то на улицу носа не высунешь, дверь не откроешь, да и вообще запрешься одна в четырех стенах. И помрешь от голода и нервного истощения». Но самая больная мысль, которая больше всего беспокоила девушку, это съездить к Илье на кладбище. Она же ему обещала. Да и соскучилась очень. Там хоть на могилке можно будет с ним поговорить. «Натка тогда говорила, что у него даже креста нет. Надо бы памятник ему хороший. Вот этим, в первую очередь, и займусь»– поднимаясь с кресла, решила Анюта и стала собираться в детдом. Это было единственное место, где возможно была его фотография.
Подъехав, к нужному зданию, Анюта остановилась возле ворот и стала вспоминать, как когда-то первый раз перешагнула порог своего «нового дома». Она прекрасно понимала, что произошла трагедия, что у нее нет больше родителей, квартиры, школы, друзей и даже кошки Маруськи, которую ей так и не разрешили взять с собой. А куда она делась в итоге, так и осталось загадкой. И все равно ей казалось, что это всего лишь сон. Вот сейчас она проснется, от ласковых прикосновений мамы, которая будит ее и зовет завтракать, а она заплачет и расскажет, какой кошмар ей приснился. А мамочка ее обнимает, успокоит и скажет, чтобы она не боялась, что сон закончился, она дома, все живы и все хорошо. Но, к сожалению, все было не так. Это была точная реальность, которая не сможет вернуть в прошлое, все поменять и вернуть на круги своя. Анюта слышала, какие условия в детских домах. В пионерском лагере, девчонки рассказывали перед сном страшилки о жестоких воспитателях, которые избивали своих послушников каблуками и ремнями. Девочка никогда не могла подумать, что может оказаться в этом страшном месте, которое было когда-то всего лишь пугающей историей, а теперь превратилась в быль. Уставившись на входную дверь, Анюта попятилась назад, отказываясь заходить туда, понимая, что если она зайдет, то ворота за ней закроются и она останется здесь навсегда. Чья-то рука крепко взяла ее за локоть и подтолкнула вперед. Анюте пришлось повиноваться и идти туда, куда ее направляют…
Вспомнив тот печальный день ее жизни, она грустно улыбнулась и вошла в здание. Встретившись с воспитателями, с заведующей и ново пришедшими ребятишками, девушка обратилась к Марии Олеговне с тем, зачем сюда приехала. Бывшая наставница, вышла из кабинета и вернулась с толстой папкой. Анюта посмотрела на своего бывшего воспитателя. Усталое лицо. Морщинки вокруг добрых глаз. Немного опущенные уголки губ. Интересно, сколько ей сейчас? Когда Анюта попала сюда, та была молодой дамой, лет двадцати трех-двадцати пяти. Она ей казалась красивой, строгой, старомодной, но очень вальяжной дамой. Строгие серые костюмы с юбкой ниже колен. Застегнутые на все пуговицы, под самое горло, блузки. И заколотые в пучок густые каштановые волосы. Аня вспомнила, как Мария Олеговна снимала ей скотч с лица, который прилепила Натка с девчонками. Она делала это молча, но старалась, чтобы было, как можно менее больно. А потом, отстригла ей волосы, так как их невозможно было освободить от липкой ленты. Девушка запомнила это тяжелое молчание. И ей казалось, что эта женщина достаточно злая, которая не может проникнуться в чужую боль и в чужие проблемы. Холодная равнодушная статуя, которую поставили сюда, что бы она следила за никому ненужными детьми. А сейчас, на нее смотрел совершенно другой человек. Одежда осталась прежней. Опять серый поношенный пиджак. Юбка длинной по щиколотки, туфли на невысоком каблуке, и тот же самый пучок. Единственно, что поменялось, так это седина в волосах, глаза потускнели, лицо потеряло былую подтянутость и молодость. И доброта, невероятная доброта в глазах, заменила ранее холодный взгляд. И это было достаточно странно, так как люди, работающие в подобных заведениях, наоборот начинают черстветь от того, что в этих стенах происходит. А здесь, наоборот. Даже странно. Видимо это единственный человек, который не власть над непослушанцами показывает, а относится к своему делу со всей душой. И любит несчастных детей не за зарплату, а по-настоящему. И переживает за них тоже без искусственной маски, прикрывая рабочее место, а по-человечески, как за своих.
– Анечка, с трудом тебя узнала. Богатой будешь, – тепло улыбнулась она, кладя на стол толстую папку. – Ну как ты? Я так и не поняла, что произошло. Что с Наташей? Причем тут Катя? Ты за что сидела??? Я уже ничего не понимаю. Ко мне столько всех приходило. Из полиции несколько раз. Наташа была. Катю бедолагу посадить хотели. Ой, кошмар какой. А я не знаю чему верить. Каждый свое говорит. Ты-то мне хоть объясни, что произошло. А то я извелась вся. Девочки вы мои, я же каждую неделю в церковь хожу, свечки за вас всех ставлю. Что бы жизнь у вас сложилась.
– Свечки? За нас? – Аня была очень удивлена такому признанию. Она и не подозревала, что нужна кому-то на этой земле. После смерти родителей, она все время чувствовала свою ненужность и одиночество. А за нее, оказывается, ставили свечки. Не за теткины деньги, не за пошлые прихоти, не из зависти… А от души… Просто за то, что бы у нее было все хорошо. У девушки навернулись слезы.
