– Ой, Соломончик, – стонет, как от зубной боли, Эдик, – не надо про драки. Уж лучше про баб, это у тебя лучше получается…
– Какие бабы? О чём вы?! – неожиданно фыркает из своего уголка Наркис, отпивая из стаканчика апельсиновый сок и смешно при этом оттопыривая мизинчик. – Как вам не стыдно говорить такое в присутствии женщин?
Эдик опасливо косится на неё и разводит руками, мол, ничего не поделаешь – сама смотри, с каким контингентом приходится работать.
– Так ведь женщин среди нас негусто, – зачем-то вставляю свои глупые пять копеек, – одни… эти самые…
Видно, алкоголь начал действовать, но мне расслабляться никак нельзя. Нужно ещё публику развозить по домам. Как, впрочем, и Мишке с Эдиком.
А Мишка тем временем одиноко сидит на камне, отвернувшись ото всех и устремив страдальческий взор на долину, расстилающуюся за холмами, молча жуёт своё мясо и закусывает помидором, грызя его, как яблоко. Наверняка в его мозгу всё ещё вертятся мысли о негодяе-шефе, предложившем купить «мерседес» взамен старенького «рено», о нерадостной перспективе выплаты очередного взноса и грабительского процента, от чего долг банку почему-то не уменьшается, а только растёт.
– Слушай, дорогой, – раздаётся у меня над ухом хрипловатый голос изрядно подпившего Мишеля, – у тебя, говорят, записей полно, и ты даже на радио их крутишь?
– Кто говорит?
– Ребята сказали. – Мишель хитро хихикает и хлопает меня по плечу. – Ты бы записал что-нибудь старому другу…
Интересно получается, прикидываю я, никогда мы с ним близко не общались, а он меня уже в друзья записал. Впрочем, у кавказской публики всё быстро делается – и в друзья запишут, и во враги определят, и похвалят пять раз на дню, и проклянут столько же раз. Короче, полный контакт, от которого частенько бывает не по себе.
– Раз уж мы старые друзья, – криво усмехаюсь, – то, так и быть, запишу. Что бы ты хотел?
– Ну, не знаю, – мнётся Мишель, – что-нибудь на свой вкус.
– Я, например, «Битлс» люблю…
– Да ну их, этих битлов! – машет он руками. – Не люблю я этот трамтарарам!
– Тогда что-нибудь из кавказской музыки? Есть у меня пара подборок…
– Не надо! У меня всё есть без твоих подборок!
– Так уж и всё?
– Естественно! – Мишель разводит руками и тянется за новой рюмкой. – Запиши-ка ты мне что-нибудь блатное, из этого, как его, шансона…
– Что, например?
– Откуда я знаю? Ты же специалист, ты и выбери! – Он на мгновенье задумывается, потом сообщает: – Вот я тебе сейчас напою песню, которая мне нравится. Таких запиши побольше…
– Ой, только здесь петь не надо! – не на шутку беспокоюсь я. – А то тебя публика неправильно поймёт. Давай сделаем так. Я тебе запишу чего-нибудь новенького, чего ты ещё не слышал…
– Я слышал всё!
– Ну, тогда я пас…
– Ладно. Пиши что-нибудь новое. Только учти, если мне не понравится, я на тебя обижусь.
– Начинай обижаться уже сейчас, авансом!
До Мишеля доходит, что он ляпнул что-то не то, и сразу же лезет обниматься:
– Брось, мы же друзья! А между друзьями всё может быть, да? – Он лезет в карман за сигаретами и суёт мне пачку. – На, закуривай! Ты же видишь, мне для друга ничего не жалко. Даже две сигареты можешь взять…
Продолжать беседу с Мишелем не хочется, и я начинаю с надеждой озираться – может, кто-нибудь вклинится в наш разговор, и я смогу перевести на него стрелки, а сам исчезну.
И вдруг я обращаю внимание на странную вещь. Все мы вроде бы сидим вокруг клеёнки – нашего импровизированного стола, друг с другом знакомы не первый день, не раз ругались и мирились, и… всё равно кажется, что мы не вместе, а каждый сидит по отдельности, поодиночке, не вписываясь в компанию. Да и компании-то никакой нет, когда каждый сам по себе…
Отчего так? Не понимаю. Ясное дело, что все устали, у каждого заботы и обязанности не только по работе, но и дома, и жизнь не позволяет расслабляться ни на минуту. Но чтобы не уметь и даже не стремиться отвлечься хотя бы на короткое время от надоевшей бытовухи и побыть таким, каким хотелось бы побывать в мечтах… Вряд ли кто-то сумеет это внятно объяснить не только мне, но и самому себе.
А я чем не лучше других? Возомнил себя сторонним наблюдателем, а сам-то? Каким бы я хотел себя видеть? Сильным, смелым, мужественно режущим правду-матку… Фу, какой штамп! Рэмбо лакированный, эдакий хрестоматийный идеал настоящего мужика… Нет, таким мне никогда не стать и, по правде говоря, скучновато было бы существовать в эдакой целлулоидной оболочке. Не моего размера пиджачок… Да и друзей это не прибавило бы, так что толку от этого имиджа…
С наступлением темноты отправляемся домой. Фары машин выхватывают из мрака петляющую разделительную полосу на дороге и мелькающие среди холмов огоньки спящих еврейских поселений и арабских деревень. На мгновение мелькает рыжеватый бок косули или какого-то другого крупного животного, перебегающего дорогу. Но это видим только мы – Эдик, Мишка и я, все же остальные устало вырубились, едва расселись по машинам. А мы лениво крутим баранки, обмениваемся по переговорным устройствам бородатыми остротами и надоевшими анекдотами, но не с целью рассмешить друг друга, а чтобы не задремать самим…
Вот и закончился праздник. Закончилось веселье. Завтра снова наступят осточертевшие серые будни. А сегодняшний день – сильно ли он отличался от них?
Напоследок неожиданно вспоминаю: а ведь никто из нас сегодня так и не удосужился спросить у Эдика, сколько лет ему стукнуло?
3. СЫН
Сегодня не работаю, потому что взял отгул, и мы с сыном едем в Тель-Авив на экзамен по музыке. Сыну почти восемнадцать, и вместе с аттестатом о среднем образовании он получит аттестат об окончании консерватории по классу классической гитары. Если, конечно, сдаст сегодняшний экзамен.
Мы едем по приморскому шоссе, и настроение у него отчего-то на редкость сумрачное. Гитара в чехле и пакет с бутербродами, заботливо приготовленными женой, лежат на заднем сидении, и сын непроизвольно косится назад, будто от плохого или хорошего сегодняшнего отношения к нам этих предметов зависит его успешное будущее.
Музыкой он занимается с пяти лет, но сперва осваивал фортепиано, потом заявил, что хочет стать гитаристом и разбираться в рок-музыке не хуже своего родителя. Мне это, естественно, понравилось: всё-таки я увидел, что являюсь для него каким-никаким авторитетом. Какому же отцу не льстит, если сын хочет стать похожим на него? Правда, гитара навсегда осталась для меня тайной за семью печатями, и более или менее сносно играть на ней я так и не научился, но сын, сам того не подозревая, пошёл дальше меня в музыке, и это здорово. Преемственность, так сказать, поколений. Аж, невольная слеза накатывалась на родительские глаза…
Сразу после того, как мы с женой перевели его на гитару, он принялся с недетским упорством слушать записи из моей фонотеки, а уж их-то у меня скопилось видимо-невидимо. Сперва я подсовывал ему то, что считал необходимым для осваивания азов рока, и он всё с интересом проглатывал, частенько обсуждал со мной, спорил и иногда не соглашался с моим мнением. Мне это льстило ещё больше, ведь здорово, когда твоя кровинушка имеет благодаря тебе то, о чём ты в своё время и мечтать не мог, а главное, у меня теперь появлялся единомышленник, которому можно доверять и который тебя поддерживает.
