хлопнула.
— Пожалуй, да, — усмехнулась тетя Феня.
— Ай да дядя Федот! — сказала Муся. — Мудрец!
— Ты не в ладоши хлопай, а на ус мотай, — снисходительно заметил Федот. — Кончишь свои важные учения, начнешь работу гнать — помни не только о деле, но и о тех, кто тянет твою работу... Н-но, милые! Н-но, помаленьку!.. Ой да ты не сто-о-ой, не сто-ой на гаа-аре кру-утой...
Навстречу им по дороге идет странная колонна: арестанты не арестанты и не солдаты, одеты пестро — кто в пиджаках, кто в поддевках, а кто и просто в полотняных и холщовых рубашках. Впереди идут подводы, груженные заплечными мешками. Идут нестройно, не то колонна, не то толпа — не поймешь. Поравнявшись с ними, Федот спрашивает головного:
— Куда путь держите?
Головной, насупленный военный в погонах, молча прошел мимо.
— На работу? Али, может, по пожару собрались? — спрашивает Федот.
Ему ответили из колонны нехотя:
— Мобилизация.
— Какая ишшо мобилизация? — спросил Федот.
— Тетеря! Ай не слыхали, что война началась?
— Германец поднялся.
— Вот те раз... Приехали... — сказал Федот.
Муся в сером платье с кружевным воротником и такой же вязки кружевными обшлагами читает письмо:
"Дорогая казачка!
Пишет Вам тот самый дикий тунгус, который вилкой рыбу из реки доставал. Вы, наверное, уже приступили к своему пятилетнему курсу обучения. Не сомневаюсь, что Вы его одолеете в пять прыжков. А вот моя академия скрылась в синем тумане. Я ухожу на войну — мобилизован. И вообще все помощники Ивана Николаевича, которые брюки носят, за исключением Федота, идут на войну бить германца. И даже сестрица Ваша, чего мы не ожидали, добровольно пошла на курсы сестер милосердия..."
— Тетя Феня! — кричит Муся. — Со скольких лет принимают на курсы сестер милосердия?
Тетя Феня появляется в дверях Мусиной комнаты в строгом костюме.
— Должно быть, с восемнадцати. А в чем дело?
— Ирина в добровольцы записалась...
— Правильно сделала.
— Литовцев в классе сказал, что воевать будут за интересы капиталистов.
— Оно конечно... Хотя отечество состоит не из одних капиталистов.
— Как подойдет срок, я тоже запишусь в сестры милосердия.
— Прекрасно! А сейчас иди на собрание.
В актовом зале коммерческого училища собрались все учащиеся, педагоги на сцене за столом. Из-за стола встает строгая тетя Феня и произносит:
— Господа! Отечество наше переживает трудное испытание войной... От того, как будут вести себя ее сыны и дочери, зависит победа над коварным врагом. Это касается всех, в том числе и учащихся. Больше собранности, больше старания и ответственности. Помните, мы начали учебный год в военное время...
Веселыми стайками сбегают ученики с лестницы парадного крыльца. Здесь, неподалеку от училища, пристроился со своим огромным деревянным аппаратом и натянутым холстом с намалеванным озером и горами фотограф. Он зазывает пробегающих учеников:
— Аспада юноши и девицы! Античный горный пейзаж! Один момент, и вы перенесетесь навечно в голубые горы Кавказа. Подходите сниматься!
Мимо фотографа пробегают два парня и две девушки. Один из парней приостанавливается:
— А что, ребята? Сняться в такой момент. Война — и начало года!
— Фантастика!.. — кричит второй парень.
— Вы будете иметь удовольствие на всю жизнь, — говорит фотограф и, не давая им опамятоваться, тащит всех четырех к холсту.
— Вы потом себе просто не простите, если не сниметесь, — суетится вокруг аппарата фотограф, накидывая на голову черную тряпку. — Я вам сделаю вещь, вы сами удивитесь...
Ученики стоят возле холста... И только теперь мы замечаем среди них Мусю. Она все в том же сером платьице с кружевным воротником. Один из парней, почуяв на себе объектив, с улыбкой придвинулся к Мусе. Она тотчас же нахмурилась, надула губы и отодвинулась к подруге.
Так она и вышла на фотокарточке — с надутыми губами, наклоненная к подруге.
Фотокарточка стоит на ее письменном столе в знакомой нам комнате. Горит настольная лампа. Муся читает учебник, а рядом фотокарточка Ирины — она в белом чепце с красным крестиком на лбу. За окном мечутся снежинки, и белая мгла постепенно заволакивает весь мир. И видим мы бесконечные снежные просторы и холмы, холмы — не то борозды, покрытые снегом, не то могилы...
А за столом у окна все так же сидит Муся, читает учебник. Но теперь на ней накинута шубейка. Переворачивается страница — и вот к знакомым нам фотокарточкам добавилась еще одна — Василий в папахе, с медалью на груди.
Стук в дверь. Муся, словно очнувшись, встает, кутаясь в шубу, подходит к двери.
— Телеграмма! — Почтальон подает телеграмму.
— Откуда?
— Из Кургана. — Почтальон уходит.
Муся читает телеграмму: "На станции тиф". И больше Ни слова.
— Тетя Феня! — кричит Муся.
— Что случилось? — спрашивает тетя Феня, вырастая на пороге.
— У папы беда! Вот... — она протягивает телеграмму.
— Странная телеграмма, — сказала тетя Феня, прочтя ее. — Впрочем, Иван Николаевич ни слова не скажет. Это кто-то из рабочих.
— А почему Смоляков молчит? — спросила Муся.
— Он в Петрограде.
— Тетя Феня, я туда еду. Немедленно...
— В Кургане сейчас весна, распутица...
— Но я должна... Обязана!
— Хорошо, поезжай! Если застрянешь, попытаюсь туда вырваться.
Опытная станция. Весна. По грязной, оплывшей конским навозом дороге тащатся дровни. Лошадь идет еле-еле... Правит вожжами баба в нагольном полушубке. В дровнях сидит закутанная в тяжелую клетчатую шаль Муся. Вот и пристанционная усадьба, конюшня, дом... Но никто не вышел навстречу подводе. Даже Федот не вышел.
Муся встает с дровней и, оставив чемодан, бежит на крыльцо.
В просторной комнате на железных койках двое больных: молодая женщина рабочая-селекционер — и конюх Федот. Возле койки Федота сидит на табуретке в ватнике Иван Николаевич и пытается кормить с ложки больного.
— Иван Николаевич, не идет... В горле заслонка.
— А ты проглоти ее... Глотни, глотни. Она и откроется.
Скрипнула дверь.
Иван Николаевич обернулся, да так и застыл с ложкой бульона — на пороге стояла Муся.
— Папа!
— Тебе нельзя сюда!
— Папа! — крикнула она, с плачем кинулась ему на шею.
— Успокойся, дочка! Успокойся!.. Напрасно ты приехала сюда... Это же опасно.
— Нет, нет! Я не уеду от тебя, — плакала Муся.
— Успокойся, успокойся... Кто тебя вызвал?
— Телеграмма была от вас.
— Кто давал? Федот, не твой грех?
