Летом коров силосом не кормят, однако Фомич для своей любимицы находил остатки продукта. Часть остатков уже испортилась, а некоторая часть ещё могла пойти в корм. Почему бы и не скормить коровкам силос, учитывая их вдруг возросшую прожорливость. Спрашивать о рационе у начальства? А где оно? Что-то начальства не видно, наверно, оно забухало.
Фомичу по пьяной лавочке казалось, что корова его понимает и смотрит на него своими умными глазами, словно что-то определяя для себя. Но в её глазах таился ещё и свирепый зверь, заставляющий отводить глаза от её пристального взгляда. Корова говорить не могла, а то бы животновод услышал от неё много нового о людях и их вкусовых качествах.
Его проспиртованный мозг не мог понять, что с коровой происходит что-то категорически неправильное, идущее в разрез с коровьей природой. Во-первых, геометрия любимой коровки изменилась радикально: она стала раза в два шире и продолжала расширяться и удлиняться. Во-вторых, у коровы, или уже у демона с рогами, стали изменяться лапы, хвост и зубки.
Сто одиннадцатая кушала, поглядывая своими глазюками, в которых вдруг прорезался разум, на мужика, усиленно откармливающего её ненасытную утробу. Вождь любого стада должен быть самым сильным, иначе его сожрут вместе с копытами. Это еще Энгельс доказал. Будущий вождь, молча ела всё подряд, что давали, при этом ощущала некую симпатию к своей персоне со стороны двуногого. Другие коровы тоже пережёвывали пищу молча, только изредка, кто-то из коров свирепо взмахивал своим хвостом, со свистом рассекая им воздух. Фомич такие странности не замечал, как не заметил он, что остался на ферме только он один: других людей коровы уже благополучно подъели, как подъели трёх сторожевых шавок вместе со сторожем, двух приблудившихся кошек, поймали и съели штук триста крыс. Его не съели только по вине сто одиннадцатой, которая, пользуясь своей силой и повышенными умственными способностями, почему-то пощадила своего кормильца и не дала его слопать своим подругам. Остальных людей коровы съели, как съели и своих товарок и некоторых быков, определив, что те бракованные особи. В бракованных коровах споры-химеры почему-то стали изменять организм носителя не достаточно эффективно, поэтому выбраковка пошла на корм высшим животным, с фантастической скоростью увеличивая их мышечную массу и ускоряя дальнейшую трансформацию организма.
Фомич через каждый час остаканивался, сто одиннадцатая флегматично жевала; ИИ резидента, выбрав в каждом стаде лидера, посылал ему сигнал на дальнейшие действия, кроме того ИИ взял под жёсткий контроль всю связь на планете — народ и не догадывался, что его уже начали употреблять в пищу, и кто — существа, которых народ сам поедал с усердием уже много веков.
Сто одиннадцатая не знала, что она, выбившись в лидеры, действует по чужой программе. Она только наверняка знала, что ей и её стаду надлежит делать и как действовать в дальнейшем, а вот откуда у неё появились такие знания, её не интересовало. Конечно, хорошо, что она резко поумнела. А то раньше, она только жевала то, что двуногий кидал в кормушку, и больше ни о чём не думала: а зачем думать. Сейчас она уже знала, что для своего развития она должна есть разнообразную и сбалансированную пищу: оказывается сто одиннадцатая всеядная. Но людей она и её клевреты сразу есть не стали: вначале они подъели своих бракованных сородичей, по-тихому забодав их до смерти, а потом новыми острыми зубами перемолов их тушки вместе с костями. Съев бывших сородичей, монстры резко усилились: теперь можно было и человеченки отведать, благо местный народ, что ошивался на ферме, был совершенно безобиден.
— Люди делятся на много частей! — заявила сто одиннадцатая двести второй, назначив ту на должность ближайшего помощника.
Двести вторая согласно зашипела, при этом почесав огромным острым когтем, вылезшим из левой задней лапы, свой бок. Таким образом чесаться сподручнее. Что касается вкусовых качеств человеков, то двести вторая обратила внимание своей начальницы на то, что некоторые части людей совсем невкусные.
Сто одиннадцатая прислушалась к возмущённому шипению двести второй:
— У людей внешняя шкура совсем гадкая. Жуёшь её, жуёшь — ни вкуса, ни удовольствия, гадость — одним словом. Особенно мерзопакостная их внешняя шкура на нижних лапах человеков. Даже пятьдесят шестая не смогла разжевать их внешнюю шкуру: так и проглотила её недожёванную. Лично я разочарована: пришлось выплюнуть эту гадость. Так-то внутри внешней шкуры люди вполне съедобные.
Двести вторая намекнула главной, что пора бы и на охоту: кушать хочется.
Сто одиннадцатая согласилась, что люди почти полностью съедобны за исключением их внешней шкуры. Особенно вкусные их упитанные самки. Одну из них, постоянно крутящеюся возле их неутомимого кормильца, сто одиннадцатая лично употребила в пищу. Что сказать? Вкус, конечно, специфический: жирновата самка — на любителя. Но ничего, с той солью, что выдаёт двуногий кормилец, самку реально съесть с аппетитом. Двести вторая предлагает отправиться на охоту. Это, конечно, дело праведное, но есть нюансы. Сначала надо чтобы стадо окрепло и организовалось в отряды. Но, с другой стороны, требуется белковая пища, а людей и крыс уже на ферме подъели.
Сто одиннадцатая распорядилась: пока доедать оставшиеся запасы на ферме, а также ловить людей, которые вдруг забредут на ферму. Она озаботилась разделением своего стада на специальные отряды: сформировала группы боевиков, разведчиков, фуражиров и охранников стада, состоящего из быков. Быки и молодые бычки стали большой головной болью сто одиннадцатой. Эта братия оказалось туповатой, быковатой и прожорливой: они постоянно ссорились, бодались, плохо понимали дисциплину. Да они вообще всё плохо понимали — быдло, одним словом. Физически и интеллектуально быки резко уступали самкам, но гонору было выше крыши фермы. Сто первая даже хотела пустить большую часть быков на корм, но как тогда размножаться. Выплюнув жвачку на пол, она распорядилась согнать быков в отдельное стадо под охрану мощных коров. Этим самкам она разрешила нещадно бить самцов — это слабое звено в их орде, пока самцы не поймут, как надо себя вести. Для укрепления дисциплины она велела коровам-охранникам демонстративно убить и съесть пять самцов, самых тупых и борзых. После такой демонстрации силы быки в испуге жались друг к другу боками и с ужасом поглядывали на мощных самок: вот же жизнь наступила, даже мычать и бодаться запретили. Нет в этом мире справедливости. Бабы сейчас стали хуже сибирской язвы — чтоб их доход не высовывался за борт потребительской корзинки, чтоб они облезли и жили на одну зарплату.
— При людях чалиться на зоне было лучше, — тихо скрипел четыреста девятый. — Начальники баланду давали, на прогулку выводили, ништяк тогда было, точно говорю братцы. И бабы так не борзели. А каким благом эти борзые тёлки нас ласково помажут, в упор не сечём.
— Чё сморозил бычара, — зашипела на него восемьдесят восьмая. — Морозилку захлопни, а то на мясо отправлю. Тебя за язык кто тянет — рот закрыл и зубы спрятал. Быстро все уроды заткнулись, пока я на нервы не изошла.
Вот так всегда: оппозиция силе имеет право на существование только при наличии собственной силы и силы духа, которого хватит, чтобы отстоять право на существование. У четыреста девятого силы духа не хватило крошить батон на самок, и он заткнулся.
