Матросы на палубе засуетились, забегали, что-то зазвенело, застучало, затрещало — судно коснулось берега. Наполеон наконец-то вернулся во Францию.
Такумсе не было нужды опасаться плотной пелены тумана, в которую он вошел, достигнув устья Гайо и оказавшись в водах Миззипи. Сильное течение закружило его каноэ и увлекло за собой. Но река не обманет его. Такумсе знал, куда надо держать путь, — надо неуклонно плыть на запад, и та земля, что встретится вскоре, подарит ему убежище и кров. Там Такумсе проведет последние дни своей жизни.
Ибо впереди его уже ничего не ждало. Земля к западу от Миззипи принадлежала его брату, и ни один бледнолицый не посмеет ступить на нее. Земля, вода, всякая живая тварь будет препятствовать бледнолицым, если те по глупости решат, что краснокожих можно разбить снова и отогнать еще дальше. Однако теперь краснокожим скорее нужен дар Пророка, нежели искусство воина, которым всю жизнь был Такумсе. Может быть, на востоке, среди падших краснокожих и глупых бледнолицых, о нем ходят легенды, но здесь, на западе, он тот, кто есть на самом деле. Неудачник, человек, чьи руки по локоть в крови. Человек, который обрек собственный народ на бессмысленное уничтожение.
В бок каноэ плеснула вода. Неподалеку раздалась песенка иволги. Туман приобрел ослепляюще белый цвет и вдруг расступился; ударившее в глаза солнце на некоторое время ослепило Такумсе. Три удара веслом, и каноэ ткнулось в берег, где сидел и ждал его какой-то человек, чей силуэт длинной тенью протянулся по траве в лучах клонящегося к горизонту светила. Краснокожий поднялся, ухватил каноэ Такумсе за борт и подтащил лодку к берегу, после чего помог Такумсе выбраться на землю. Такумсе не видел его лица, яркие лучи солнца еще слепили его, но он понял, кто его встречает. Понял по касанию руки. И по голосу, произнесшему:
— Пусть каноэ плывет себе. На другой берег нам больше не переплывать, брат мой.
— Лолла-Воссики, — воскликнул Такумсе.
Расплакавшись, он встал перед братом на колени. Все страдания, вся скорбь выплеснулись из него рекой слез, тогда как возвышающийся над ним Лолла-Воссики, Тенскватава, Пророк пел песнь печали, песнь, в которой оплакивалась смерть пчел.
Еще на подходе к городу Элвин заметил постигшие эти места перемены. На видном месте, на обочине Воббского тракта, была установлена огромная доска со строчками:
Мимо пройди, чужеземец, коль сможешь,
Или услышишь сказанье, что душу твою растревожит.
Элвин сразу понял, о чем предупреждает доска. Но он не был здесь чужим.
Не был, но, может, стал таковым? Завернув за поворот, он увидел новые строения, появившиеся в городе, новые дома. Люди теперь старались жаться поближе друг к другу, и Церковь Вигора превратилась в настоящий город. Но никто не поздоровался с ним, и даже дети, играющие на общинных лугах, не окликнули Элвина. Видно, родители научили их не здороваться с незнакомцами, а может, ребятишкам страшно надоела одна и та же ужасная повесть, которую приходилось рассказывать их отцам и старшим братьям зазванному в дом прохожему. Поэтому лучше здесь ни с кем не здороваться.
Прошедший год изменил и самого Элвина. Он не только сильно вытянулся, изменилась его походка — теперь он ходил как краснокожий, ощущая пятками непривычную твердь проложенных белым человеком дорог и скучая по песне зеленого леса, которая почти смолкла, стоило ему войти в город. «Может, я и в самом деле стал здесь чужим. Может, я слишком много видел, слишком много дел переделал за прошлый год. Может, я уже не могу вернуться и быть прежним Элвином-младшим».
Хоть город и изменился, Элвин сразу нашел знакомую дорогу. Здесь все осталось по-старому; над каждым, даже самым маленьким ручейком нависали крепкие крытые мосты. Элвин попытался вспомнить ярость воды, которую ощущал раньше, проходя над ручьями. Но черное зло, некогда бывшее его лютым врагом, не узнавало его, поскольку теперь он ходил как краснокожий, теперь он был един со всем живым миром. "Ничего, — подумал Элвин. — Когда эту землю приручат, когда леса умрут, я снова стану белым человеком, и тогда Рассоздатель найдет меня. Он изгнал из этих краев краснокожих, которые исцеляли страну, точно так же он попытается сломать меня. Если даже Такумсе не смог выстоять, если мудрый Тенскватава и тот не сумел одолеть древнего Разрушителя, что делать мне?
Я должен жить, день за днем, как гласит псалом. Должен жить. О Господи, исполни меня своим светом и любовью, утоли мою печаль, наполни чашу мою, вознеси меня, исцели душу мою, верни мне целостность. Аминь. Аминь".
Кэлли, ничего не делая, торчал на крыльце дома, как будто высматривая, вдруг Элвин-младший решит вернуться домой именно сегодня. Может быть, он действительно ждал его. В общем, как бы то ни было, именно Кэлли заорал на всю ферму, именно Кэлли сразу узнал Элвина, хоть тот очень изменился.
— Элвин! Элли! Элвин-младший! Он вернулся! Ты вернулся!
Первым на его зов откликнулся Мера, выбежавший из-за угла дома, — рукава рубахи высоко закатаны, в одной руке топор. Увидев, что перед ним действительно Элвин, он выронил топор, взял Элвина-младшего за плечи и оглядел с головы до ног, проверяя, цел ли он, невредим ли. Элвин в свою очередь оглядел Меру, ища глазами шрамы. Нет, ни одного шрама не видно, все раны исцелились. Зато Мера сразу углядел раны Элвина.
— А ты повзрослел, Эл, — мягко сказал он.
Элвину было нечего ему ответить, поскольку Мера сказал чистую правду. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, понимая, сколь долгий путь они преодолели, встав на дорогу страданий и гонений краснокожего человека. Ни один бледнолицый не узнает того, что известно им.
Затем на крыльцо вылетела мама, прибежал папа с мельницы, и тут началось. Объятия, поцелуи, слезы, смех, крик, молчание. Теленка, конечно, резать не стали, но один из поросят так и не увидел следующего восхода солнца. Кэлли помчался на фермы братьев и в лавку Армора, разнося радостную весть, так что вскоре вся семья собралась поприветствовать Элвина-младшего, который, насколько они знали, был жив-здоров, но которого они уже отчаялись вновь увидеть.
Вскоре спустились сумерки. Папа сунул руки в карманы, мужчины, заметив это, разом замолкли, вскоре замолчали и женщины. Кивнув, Элвин сказал:
— Я знаю ту повесть, что вы должны рассказать. Так что начинайте, а потом я поведаю, что произошло со мной.
Они рассказали о случившемся ему, а он — им, вслед за чем последовали слезы, слезы скорби, не радости. Теперь Воббская долина стала им вечным приютом; только здесь могли жить люди, участвовавшие в бойне на Типпи-Каноэ; они жили рядом друг с другом и избегали странников и прохожих. Разве могли они уйти отсюда и жить в мире, в котором всем новым знакомым придется рассказывать одну и ту же ужасную повесть о том, что они когда-то натворили?
— Поэтому мы останемся здесь, Эл-младший. Но ты и Кэлли свободны. Может быть, тебя еще можно будет устроить подмастерьем, как ты думаешь?
— Поговорим об этом после, — перебила отца мать. — Времени на расспросы хоть отбавляй. Он вернулся, и это сейчас главное. Мой сын, которого, как я думала, мне никогда не доведется увидеть, вернулся. Слава тебе, Господи, что ты не сделал мои слова пророческими, когда я сказала, что никогда больше не увижу своего милого, славного малыша Элвина.
