— То есть?
— Незнакомому журналисту я бы ничего не сказал. А другу придется все выкладывать начистоту.
— А что если журналист — твой друг? — спросила она.
— Друг — но насколько?
— Настолько, насколько ты сам того хочешь. Хороший друг.
— Что ж, придется поверить тебе на слово, — сказал он.
— Тебе это кажется рискованным?
— Нет. Но ты же понимаешь, что я имею в виду. Я был не очень хорошим отцом для Мерри. Я даже и отцом-то по существу не был. А теперь, пожалуй, девочка может и вовсе обойтись без меня. Многим дочерям это удавалось. Но в таком случае, не имея отцов, они нуждаются в матерях. А я даже не дал ей возможности иметь мать. Ты же помнишь, как все было, когда я порвал с Элейн. Ты же все прекрасно помнишь. Мне ли тебе рассказывать? И ты помнишь, как все было в другой раз. Карлотта…
— Да, — сказала Джослин. — Я помню.
— Ну, так что же мне еще сказать? Какое я имею право вообще что-то говорить? Единственное, чего бы мне хотелось, чтобы автором этого материала был кто-то другой — не ты.
— Я уже об этом думала, — сказала она. — Я много об этом думала. Но потом решила, что если бы писала не я, то за дело взялся бы еще кто-то.
— Не сомневаюсь.
— И все же, что ты об этом думаешь? Я спрашиваю теперь как Друг.
— Ну ладно, — сказал он. — У нее была чертовски сложная жизнь. И у меня, полагаю, тоже была чертовски сложная жизнь. А у кого жизнь не сложная? Но я чувствую свою ответственность за нее. И то, что она пошла в кинематограф… ну, это меня радует и огорчает одновременно.
— В каком смысле?
— Если она пошла в кино, то это означает, что есть что-то… что между нами все-таки существует какая-то близость. И разумеется, этому я рад. Я не знаю, что это. Но я счастлив, если она хоть каким-то образом ощущает ко мне близость.
— Но ты сказал, что это тебя еще и огорчает.
— Да. Конечно, огорчает. Я ведь знаю жизнь. Знаю, что по чем. И я знаю, каковы у нее шансы стать счастливой. Шансы эти весьма невелики. Учти, себя я не жалею. Мне кажется, я заключил сделку с дьяволом. Что-то я получил. Что-то потерял. Но когда думаешь о собственной дочери, для которой желаешь… знаешь, мне кажется, ей в жизни многого будет не хватать. Того, чего не хватало и мне.
— Чего именно? — спросила Джослин.
— Да я и сам не знаю. Трудно составить этот список. Можно сказать — семьи. Возможно, ты меня понимаешь. Это ведь не просто семья, а стабильность в жизни, которую семья обеспечивает. Взрослеть и стариться в кругу родных людей. Вот что я имею в виду.
— Но причем здесь кинематограф? — спросила Джослин. — Люди, которые не имеют отношения к кино, тоже страдают от отсутствия семьи и стабильности в жизни. У многих даже нет корней. Я-то знаю.
— Не сомневаюсь, что ты знаешь. Но у киноактеров потери куда серьезнее, чем у людей любой другой профессии.
— Пожалуй, — сказала Джослин.
— Я вспоминаю, о какой жизни для нее я мечтал, когда она только родилась. И ничего не получилось. Конечно, я помню и многое другое, что произошло в тот уик-энд. Это не твоя вина. Скорее, моя. А отчасти и вина Элейн. Но, черт возьми, при чем тут Мерри?
— Ни при чем.
— Знаешь, я даже рад, что ты приехала. И что именно ты будешь делать этот материал. Я старался об этом не думать. Потому, мне кажется, что теперь, когда Мерри стала сниматься, я начинаю ощущать себя стариком. Но вот мы тут с тобой сидим, болтаем и мне как-то легче все это пережить и начать думать о чем-то более серьезном.
— Я, кажется, понимаю, что ты хочешь сказать. Я ведь тоже чувствовала себя старухой сегодня на студии, глядя на Мерри и вспоминая… нас с тобой. А здесь, когда мы вместе, все по-другому — лучше.
— Как она тебе показалась? — спросил Мередит.
— Трудно сказать. Ты же знаешь. Они снимают такими крошечными эпизодиками.
— Знаю.
— А, вот, вспомнила. Они снимали эпизод с полуобнаженным телом — для европейской версии картины. Мне сейчас придется выступить в роли репортера и задать тебе вопрос. Ты можешь это как-то прокомментировать?
— Что-нибудь эдакое, а? Сейчас придумаю. Ну, можешь написать, что коли она уже достаточно взрослая девушка в глазах мистера Клайнсингера, который использовал ее в подобной сцене, значит, она уже достаточно взрослая девушка, чтобы самой решать, как ей поступить. Да что там, в самом деле? — сказал Мередит. — Клайнсингер — самый безобидный из голливудских старперов!
— Знаю, — сказала Джослин. — Но мне надо было у тебя об этом спросить.
— Ну что, рабочая часть закончена?
— Да, закончена.
— Ну и отлично. Давай еще вина?
— Спасибо.
Она изучающе смотрела на него, пока он наливал вино — сначала в ее бокал, потом в свой. Он красив. Черты его лица при ближайшем рассмотрении оказались не столь правильными, как у Гарднера, но это и делало его более привлекательным. Его внешность, в отличие от Гарднера, не скрадывала возраст, но, постарев, он приобрел благородный облик. Лицо Мередита теперь стало куда интереснее, чем в самом начале его кинематографической карьеры — из-за прорезавших это лицо морщин, которые придали ему большую выразительность.
— Прости меня, — сказала она.
— За что?
— Ну, я знаю, ты меня не осуждаешь. Ты слишком великодушен для этого. Но раньше я об этом как-то не думала. А теперь ты вот упомянул об этом… Это было ужасное стечение обстоятельств…
— Да что?
— То, что случилось с нами. То, как это все случилось и как это повлияло на судьбу Мерри.
— Теперь не стоит об этом говорить, — сказал Мередит. — Мы же не хотели сделать ее несчастной. Как там у Шекспира? «Боги справедливы — из наших сладостных пороков создают орудия нашей погибели». Но не все так просто. Это мы так хотим думать. В той же пьесе он говорит, как оно бывает на самом деле: «Мы для богов — как мухи, досаждающие мальчишке. Они убивают нас просто ради забавы».
— Эта строка более утешительна.
— Нет, она более жестока. Я согласен с ней, но это очень жестко. Поразмысли над этой строкой, и ты почувствуешь себя безмерно одинокой.
— Я себя не чувствую одинокой. Здесь. Теперь. С тобой.
— Да, — сказал Мередит. — Даже в этой дурацкой жизни бывают приятные моменты. Хочешь бренди к кофе?
Подумав, она ответила:
— Да, но, может, выпьем кофе у меня?
— Я бы с удовольствием, но не могу.
— А, перестань!
— Нет, мне надо идти на прием вместе с Нони.
— Господи, но ты же можешь не ходить!
— Нет. Мне очень не хочется тебе этого говорить, — сказал Мередит, — но я же здесь с ней. Это же бизнес… Старый трюк карточного игрока. Показываешь старшую карту, чтобы все подумали, что ты блефуешь. Я привел ее с собой, потому что так мне было легче тебя обмануть. Прости.
