А Миша лишь сладко посапывал, положив голову на когтистые лапы.
Хастад осторожно поднёс сына к зверю, чтобы тот потрогал грубую медвежью шерсть. Хас запустил свои непослушные пальчики в медвежью шубу, от радости глубоко вздохнул и звонко чихнул. От медведя сильно пахло, и чуткий детский нос воспринял этот запах как неприятный.
Миша даже не шелохнулся от громкого чиха рядом с собой. Спал себе, словно он один на белом свете и находится в глухом лесу, а не на крыльце человеко-великаньего дома.
***
Косолапый гость так и остался жить возле избы. Вторую здоровенную рыбину он принял, не пытаясь разорвать Хастада. А за ней дождался и третьей, и десятой. В перерывах между едой Миша спал или бродил по окрестностям.
Пришлось прекратить ежедневные катания с горки во дворе дома и гулять с Хасом в другом месте, где поблизости нет диких зверей.
Весной, когда вскрылась река и сошёл снег, Михайло сначала пропал куда-то на неделю, а затем вернулся к великану. Мясистый тунец и кусочки манника с хозяйского стола где попало не валяются. Как тут уйдёшь?
Хастад ходил довольный, что приручил дикого взрослого медведя. Конечно, приручил – это громко сказано. Миша больше не предпринимал попыток напасть на великана и его семью и даже брал из рук Хастада рыбу, но домашним зверем не стал. Его нельзя было просто так подойти и погладить. Нельзя повернуться к нему спиной. Кто знает, что на уме у зверя?
Оле такое соседство не нравилось. Во-первых, медведь поломал частокол вокруг дома. Во-вторых, теперь нельзя было спокойно гулять на улице с Хасом, потому что дикий зверь мог в любой момент наброситься.
– Зачем ты вообще его прикормил? – возмущалась Оля.
– Вымирающий вид. Пожалел его. Он бы умер зимой без корма. Тем более, это мы в гостях у него дома, а не он у нас.
– А теперь нам что с ним делать?
– Потерпи немного. Скоро у Миши начнётся гон, и он променяет нас на ищущую любви медведицу, – великан собственническим жестом притянул Олю к себе, затем положил ладонь на её талию и слегка сжал.
– Не при ребёнке же! – шикнула на него она.
– Я пока всего лишь намекаю, – шепнул Оле на ухо Хастад. – Пусть Хас привыкает, что ты не только его мать, но и моя женщина. Пойду затоплю баню. Приготовь, пожалуйста, клюквенный морс и что-нибудь на перекус.
Первым в бане всегда парили Хаса. Он обожал, когда его осторожно похлопывают по спине и ногам веником. После банных процедур сведённые гипертонусом мышцы расслаблялись, и он крепко и сладко засыпал.
Поэтому Хастад топил баню вечером, перед тем как укладывать сына.
Специально для Хаса в предбаннике стояла бадья, которая во время мытья наполнялась тёплой водой. Ребёнок обожал плюхаться с игрушками. Он сталкивал и топил в воде пластмассовые кораблики, воображал себя членом команды с корабля, который попал в шторм. Хас настолько вживался в роль, что от его пронзительного визга Оля морщилась и закрывала уши.
Хастад только улыбался и подыгрывал сыну. Даже особенные во всех отношениях дети достойны быть счастливыми. Ребёнок – всегда ребёнок, даже если из-за церебрального паралича не умеет ходить.
***
Когда Хас уснул, великан с Олей вернулись в баню. Там уже было не жарко.
– Вот мы и одни, – улыбнулся Хастад и потянулся, чтобы стянуть со своей женщины платье.
Оля покорно подняла руки вверх, чтобы освободиться от одежды. Она закрыла глаза, полностью доверяясь ощущениям и мужским рукам.
Хастад устелил на банной полке махровое полотенце, уложил на него Олю, а сам устроился сверху.
– Хола… – на выдохе произнёс он, когда вошёл в неё.
Оля вскрикнула от удовольствия. Она обожала этот самый первый момент слияния, когда проснувшиеся рецепторы устраивали гормональный взрыв. В голове щелкнул переключатель, и Оля отбросила свою обычную скованность.
Она приподняла бёдра и начала двигаться быстрее. По телу разлился жар, кожа заблестела от влаги. Полотенце скомкалось и уползло куда-то в ноги.
Великан прикоснулся большим пальцем к Олиной самой чувствительной эрогенной зоне. Хватило пары лёгких движений, чтобы Оля словила первый оргазм.
– Так нечестно… – простонала она. – Слишком быстро!
Хастад приоткрыл дверь предбанника, чтобы впустить свежий воздух, и вернулся к возлюбленной.
– Продолжим? – спросил он прямо ей в губы.
– Да-а… – томно ответила она ему.
Великан усадил возлюбленную себе на бёдра, придерживая её за ягодицы, чтобы задавать темп.
Когда Оля двигалась слишком быстро, её сердце сбоило от большой нагрузки. Сама она этого не чувствовала или не придавала значения, но Хастаду в такие моменты становилось страшно. Поэтому он брал инициативу в свои руки: менял позу или доводил Холу до оргазма.
В бане стало ощутимо не хватать воздуха, даже с приоткрытой в предбанник дверью. Опьянённая возбуждением Хола не чувствовала усталости. Ещё несколько чуть более интенсивных толчков в неё и…
– А-а-а… – воскликнула она и прижалась к груди великана.
Её сердце надрывно и неровно колотилось в груди.
– Хола, ты в порядке?
– Голова кружится, не могу… – разомлевшая от любви, призналась она.
– Ложись на полку. Я немного проветрю. Хорошо?
– Угу…
Хастад буквально на пару сантиметров приоткрыл входную банную дверь и принёс Оле морс.
– О, спасибо, – улыбнулась она и большими глотками осушила стакан. – Придётся снова мыться.
– Это да. Я тоже весь мокрый.
В разгар намыливания, когда Оля и Хастад натирали друг друга мочалками, в баню заявился гость.
Когтистая лапа распахнула входную дверь, затем послышалось утробное медвежье урчание, грохот опрокинутой банной утвари и довольное чавканье.
– Хас-тад… – с испуге замерла Оля.
Великан прислонился к предбанной двери и сделал импровизированный засов из дверной ручки и кочерги.
– Не бойся, – успокоил он свою женщину. – Он сюда не войдёт. Давай, я полью на тебя из ковшика.
Миша тем временем с упоением мародёрствовал в предбаннике.
– Похоже, Михайло заценил твой морс и пирог, – сказал Хастад.
– Ты ещё домой его приведи и усади за стол, – вздохнула Оля, с опаской косясь на дверь.
Вдруг её разобрал смех.
– Хола, ты чего? – удивился великан.
– Ты… Ты совсем обрусел, – ответила она. – Баню построил, медведя вот завёл… Ещё и в баньку пригласил на огонёк, – и снова захохотала.
– В России жить… – усмехнулся Хастад и вернулся к ополаскиванию.
Оля была права: теперь великан даже думал на русском языке, словно с рождения рос в России. Он полюбил париться в бане, собирать грибы и ягоды в лесу и даже прикормил медведя. И хотя великан выучил английский язык и время от времени говорил на родном великаньем, он всё равно, как сказала Хола, обрусел. Это и хорошо, ведь его женщина больше не говорит ему, что он чужой, уродливый и вообще не человек.
