— Тогда ты должен понимать: даже если никто из игроков очень долго не выкидывал два двойных маленьких солнца, это совсем не означает, что они не будут выкинуты следующим же броском.
— У нас две двойки означают немедленный выигрыш; мы называем такой бросок «Четыре Пророка», — сказал Абивард. — Следующий по старшинству бросок — тройка и единица; он обычно зовется «Госпожа Шивини и трое господ». — Генерал раздраженно пнул ногой белый песок. — Но я здесь не для того, чтобы обсуждать игру в кости. Значит, ты отказываешься уступить, хотя ситуация требует от тебя именно этого?
— Я просто не могу уступить! — ответил Маниакис. — Некогда Ставракий взял Машиз. Впоследствии Макуран сумел восстать из пепла. Теперь ваш черед праздновать победу. С той только разницей, что нашу столицу вам никогда не взять. Пройдет время, и наша империя тоже поднимется из руин!
— Видесс буквально вопиет о том, чтобы мы взяли его приступом и разграбили. Смотри, Маниакис, это еще может произойти! И гораздо скорее, чем ты думаешь!
— Ты волен в своих речах, — заметил Маниакис. — Но попробуй только хоть по щиколотку ступить в воды Бычьего Брода. Разом останешься без ног. Мои дромоны быстры, как молния!
Абивард сердито нахмурился. Маниакис знал, что ему удалось задеть генерала за живое, но Автократора это ничуть не беспокоило. Макуранцы были превосходными наездниками, великолепными оружейниками, поэтому в сухопутных сражениях и при осаде городов они ни в чем не уступали видессийцам. Но искусством мореплавания они почти не владели. Поэтому они могли сколь угодно долго любоваться Видессом через Бычий Брод, не имея никаких шансов форсировать эту узенькую полоску воды, надежно охраняемую имперским военным флотом.
— Мне больше нечего сказать тебе, Маниакис, — угрюмо промолвил Абивард. — В следующий раз нам суждено встретиться лишь на поле боя. Война продолжается.
— Значит, быть посему! — Автократор повернулся к капитану своего корабля:
— Переговоры окончены. Они не принесли ничего нового. Доставь меня на пристань дворцового квартала.
— Слушаюсь и повинуюсь, величайший, — ответил тот и отдал приказ гребцам.
Легкое суденышко стрелой понеслось прочь от Акроса. Маниакис оглянулся через плечо. Абивард стоял на белом песке возле знамени, провожая взглядом удалявшийся корабль. Затем макуранский генерал сделал пару шагов вперед, подойдя к самому берегу.
Но ступить в воды Бычьего Брода он так и не решился. Или не захотел.
* * *
Альвиний-Багдасар задумчиво подергал свою густую черную бороду:
— Верно ли я понял тебя, величайший? Ты хочешь, чтобы я попытался выяснить, отчего Абивард вчера так хотел узнать, носишь ли ты либо кто-нибудь из твоего эскорта серебряный щит?
— Совершенно верно, — ответил Маниакис. — Для него это было чрезвычайно важно. Получив отрицательный ответ, генерал не смог скрыть разочарования. Если понять, в чем тут дело, не исключено, что я получу средство, которое поможет мне изгнать макуранцев туда, где им надлежит быть. Так ты сможешь узнать?
— Если ответ лежит в плоскости колдовства, то другое колдовство может приоткрыть завесу тайны. Но если, скажем, вопрос генерала просто связан с каким-то случаем, происшедшим с ним во время военной кампании, тогда наши шансы узнать что-либо ничтожны, — сказал Багдасар.
— Сделай все, что в твоих силах, — попросил Маниакис. — Даже если ты ничего не узнаешь, хуже от твоей попытки нам все равно не станет.
— Потребуется немало времени, — предупредил маг. — Сперва придется подбирать наиболее действенные в подобных случаях заклинания, а затем добывать необходимые для должного подкрепления этих заклинаний принадлежности.
— Времени у тебя хватит. — Маниакис скривил рот. — Судя по всему, Абивард все-таки собирается зимовать в Акросе. Не знаю, чего он собирается этим добиться, но его намерения не вызывают сомнений. Разве что он желает нанести нам дополнительное оскорбление, будто за последнее время империя получила недостаточно всевозможных оскорблений.
— Уверен, что дело обстоит гораздо хуже, величайший! — сказал маг.
— Вот как, досточтимый? — Автократор метнул на колдуна мрачный взгляд. — И насколько же хуже?
Багдасар заслуживал всяческих похвал за свою отвагу — вместо того чтобы пробормотать невнятные извинения, он действительно долго морщил лоб, пытаясь найти наихудший вариант дальнейшего развития событий.
— Например, макуранцы и кубраты могут договориться о согласованных действиях против нас, — наконец вымолвил он.
— Да убережет нас от такого великий Фос! — вскричал потрясенный Маниакис. — Ты прав, это было бы гораздо хуже! Но Господь наш, благой и премудрый, не допустит, чтобы подобная мысль пришла в голову Сабрацу. К тому же наши галеры удерживают Абиварда на западных землях. Какая все-таки прекрасная вещь эти боевые корабли! Иначе ко всем старым бедам добавилось бы множество новых, куда более ужасных!
— Я не хотел расстраивать тебя, величайший, — поклонился Багдасар. — Но ты задал вопрос, и мне оставалось лишь повиноваться.
— В чем ты великолепно преуспел, — отдуваясь, заметил Маниакис. — А теперь вернемся к делам. Ты попытаешься выяснить, что именно имел в виду Абивард. Я же… — Автократор вздохнул, протягивая руку к налоговому регистру, хотя и так знал, каковы денежные поступления из западных провинций. Уже некоторое время они равнялись нулю. — Я же попробую изготовлять бронзу, не имея олова. А если честно, не имея даже меди.
Вскоре любопытство Маниакиса по поводу того, насколько малы средства, которыми располагает империя в текущем году, окончательно иссякло. Пытаясь преодолеть уныние, он поднялся из-за стола и бесцельно побрел по анфиладе залов резиденции. В залах стояла зябкая прохлада — зима уже не за горами. Он выглянул в одно из окон, выходивших на запад. Хотя отсюда нельзя было увидеть макуранцев, хозяйничавших в Акросе, Автократор кожей ощущал их присутствие. Унижение, о котором он недавно толковал с Багдасаром, жгло его, словно уксус, вылитый на свежую рану.
То тут, то там в залах резиденции можно было видеть портреты или иные напоминания об Автократорах давно минувших дней. По счастью, Генесий не пытался подобным образом увековечить память о себе. Если бы все подданные империи притворились, что кровавого узурпатора попросту никогда не существовало, это стало бы для Генесия лучшим памятником.
Не желая более думать о Генесий, Маниакис замедлил шаг перед портретом Ставракия. На легендарном Автократоре были алые сапоги; его голову венчала тяжелая корона. Несмотря на атрибуты власти, великий император более всего напоминал бывалого младшего офицера, кряжистого, мускулистого, с резкими чертами продубленного непогодой лица, с темными мешками под глазами, выражение которых советовало не вставать на его пути. Далеко не все внимали этому совету, вот почему большую часть своего долгого правления Ставракий провел, силой вбивая сию нехитрую мысль в головы врагов империи.
