Ehrengrab des August Pezzey, akadem. Maler, gest. am 4. Nov. 1904 im 30 Lebensjahre.
8.10. «Spettatore»[441]
Два старых политика двух непримиримых стран умерли в один год – 1954-й. Ровно через полвека после «Fatti di Innsbruck», участниками которого они оба стали волею судьбы. Но Ойген Австрийский – 30 декабря, а итальянский премьер-министр Альчиде Де Гаспери – 19 августа. В биографии Де Гаспери стоит удивительная запись: родился 3 апреля 1881 года в Тренто (Австро-Венгрия), умер 19 августа 1954 года в Тренто (Италия). В этих датах и в этой лапидарной записи соединилась и разделилась судьба двух народов Европы.
* * *
В начале весны стареющий мужчина с худощавым жестким лицом поднялся на холм, светящийся короткой молодой травой. Сутулость мужчины была вызвана усталостью, и, оказавшись на вершине, он распрямился, продемонстрировав былую стать, и окинул взглядом окрестности. С холма открывался вид на Тренто, и старик на мгновенье застыл, а его крепко сжатые губы дрогнули…
– Ну здравствуй, Спеттаторе.
Ошибки быть не могло – он услышал голос, но рядом никого не было. Впервые он услышал голос Тренто. Глуховатый негромкий голос города. Кто еще знает и помнит его старое ватиканское прозвище – Зритель, которым он пользовался в годы фашизма? Никто. Ведь никого из них уже нет в живых. Но есть город. Оказывается, город, в который ему так долго запрещали вернуться, умеет говорить. И все это время город был рядом с ним.
– Здравствуй, Тренто!
Глаза семидесятитрехлетнего политика оставались сухими. За всю свою жизнь он не пролил ни одной слезы. Ни когда погибали его товарищи по ирреденте, ни когда он терял друзей, оказавшихся в Сопротивлении. А потом, может быть, ему и хотелось заплакать, но он уже не мог. Сейчас он вдруг понял: это все. Ему больше некуда идти. Он, Альчидо Де Гаспери, сделал для этого мира все, что было в его силах. И ему не в чем себя винить.
«Теперь я сделал все, что в моих силах, и моя совесть спокойна. Смотрите же! Господь заставляет нас работать, строить планы, он дает нам для этого энергию и жизнь. А потом все то, что мы уже считали необходимым и неизменным, Он внезапно отнимает. Он заставляет нас осознать, что мы нужны только своей пользой. Он говорит нам – хватит, вставайте, идите дальше. И почему мы не хотим представить себя с другой стороны – со стороны своего дела, хорошо проделанной работы? Наш маленький человеческий разум не должен уходить в отставку, чтобы оставлять другим свои незавершенные дела и свою неутраченную страсть».
Теперь он сделал все, что мог, и ему осталось только присоединиться к своим товарищам. Как давно он их не видел. Перед его глазами проплывали их лица. Оказывается, он ничего не забыл, не смог забыть. Как будто это было вчера.
Сейчас он смотрел на Тренто с высокого холма и видел замок Буонконсильо. Когда-то он, сын жандармского офицера, играл в окрестностях этого замка и воображал себя рыцарем ордена тамплиеров.
Ему казалось, что подвалы этого замка скрывают древние сокровища и страшные тайны. Тогда он сделал себе лук и стрелы из веток оливы и учился метко стрелять, а потом увидел стоявшего в тени дерева молодого человека лет восемнадцати. Он казался старше, и ему можно было дать все двадцать, а то и больше. Почему ему так показалось? Наверное, он был как-то по-взрослому одет и смотрел на него чуть насмешливо, как смотрят взрослые люди.
Альчиде смутился, а когда смущался под взглядом взрослых, он всегда инстинктивно начинал читать стихи. Это помогало. Взрослые либо смягчались, либо вовсе исчезали в своих мелких бытовых делах.
Весь отражен просторомЗеркальных рейнских вод,С большим своим соборомСтаринный Кёльн встает.Сиял мне в старом храмеМадонны лик святой.Он писан мастерамиНа коже золотой.
Ему нравились эти строфы, особенно про лик Мадонны. Альчиде видел этот лик перед собой, и у него захватывало дух. Но молодой мужчина не исчез.
– Стишки? – спросил он небрежно.
– Это поэзия, – ответил Альчиде заносчиво. – Высокая поэзия.
Но тот не смягчился и не исчез, как другие взрослые. Он, тряхнув черными кудрями, ухмыльнулся и сказал жестко:
– Гейне – поэзия для сентиментальных святош и девиц. Тедески такую обожают. Ты такой большой, а не понимаешь.
