Мои же страдания начались, когда меня приставили-таки на время отпуска бригадира к нашему стенду по испытанию двигателей. Свежий юный взгляд на проблему заронил крамольную для производства мысль: а нельзя ли стенд отремонтировать, чтобы он включался, как ему и положено. Я ходила за мастером и канючила, а не провести ли стенду осмотр, а нет ли там какой неисправности, но мастер только недоумевал:
– Какой ещё неисправности?
– Он же не заводится, как положено!
– Как это не заводится? Десять лет заводился, а теперь перестал? – и он подходил к стенду, выполнял все положенные операции, включая «производственную терминологию», и стенд начинал работать. – Вот видишь, работает. А ты мне про какой-то осмотр толкуешь. Наберут, панимашь, безграмотных работников, ё-пэ-рэ-сэ-тэ…
– Что же мне с тобой делать? – спрашивала я стенд, когда рядом никого не было. – Где твоё электрическое самосознание?
Стенд молчал, как сейф, к которому неверно набрали код.
– Имей же совесть! Ты ведь самый лучший, самый современный и продвинутый в мире стенд!
– Не то, пых-пых, уфф, – отвечал стенд утробным звуком и снова умолкал, а мне приходилось искать кого-то владеющего нужными словами и большими ручищами, которыми не жалко по пульту управления стучать.
Этот кто-то давал оплеуху стенду, рявкал что-нибудь соответствующее моменту, и стенд-скотина начинал разгоняться. Это было похоже на анекдот, в котором лошадь только тогда трогалась с места, когда её хозяин начинал кричать что-то матерное. И непонятно, кто кого выдрессировал: человек лошадь или наоборот?
– Тебе надо через мастера пробить ставку для того, кто будет выполнять «вторую часть Марлезонского балета», – смеялись рабочие. – Матом орать, чтобы стенд завёлся.
– Вот вам смешно, а к нам, говорят, шведы едут. Как мы при них будем испытывать оборудование по нашей технологии?
– Ха-ха-ха! Это ж будет лучший номер сезона.
Как только поплыл слух о шведах, я стала шевелить высшие эшелоны заводской власти, что стенду нужен осмотр и даже ремонт. Ведь ничего так не боится наша власть, как осрамиться перед иностранцами. Иностранец на Руси – это лучшая ревизия. Ударить при нём в грязь лицом гораздо страшнее, чем нечаянно выругаться матом в отделе кадров.
Я и главному инженеру про стенд рассказала, и приёмщиков к нему подводила, и в отдел главного технолога по совету главного инженера рапорт в четырёх экземплярах написала, и в Управление по рекомендации приёмщиков доклад в шести копиях состряпала, и в Отделение по проверке оборудования промышленных предприятий звонила, и в Отдел контроля за Отделением по проверке оборудования промышленных предприятий телеграфировала, и… Кажется, даже в Кремль какой-то факс отправила. Сижу, жду, когда мои бумаги сдвинут дело с мёртвой точки. Неделю жду, месяц, два месяца, три, полгода, год. Как говорится, пора бы и родить.
Шведы приехали раньше. При них никто материться, конечно, не стал, так что стенд молчал и даже не дышал. И все кнопки-то на нём отжали, и тумблеры переключили, и датчики установили, и…
– А он у вас не этого того, блин? – вдруг спросил какой-то строгий чиновник из Москвы. – Он вообще фурычит или, как у всех, только после фуфыря и упоминания матеря?
А шведы-заразы чего-то записывают, особенно вот это «фуфыря» им в душу запало.
– Да нормальный стенд, мля, – обиженно пробубнил бригадир. – На других заводах и такого нету, ё-моё. Вы отведите этих шведов чаю попить, науй, а уж мы стенд вмиг заведём, е-бэ-нэ…
– Однако, – вдруг произнёс один из шведов на чисто русском языке.
– А что я такого сказал-то? – нашёлся бригадир. – Всего лишь инициалы нашего президента вспомнил.
– Прекратите выражаться нецензурным матом! – шипел начальник цеха. – Президента ещё приплёл. Я тебе такое Вэ-Вэ-Пэ устрою…
Короче говоря, осрамились мы перед иностранцами по самое не хочу. Бригадиру объявили строгий выговор со снятием премии, как самому разговорчивому. С меня вычли премию без выговора за «непринятие своевременно своевременных мер»! Я пыталась вякать, что тонну бумаги извела на доклады в двадцати пяти экземплярах каждому ещё за год до приезда высоких гостей, но «опалённые в боях» вовремя вытолкнули меня на задний план, прокричав внятной артикуляцией: «Дура, щас и выговор схлопочешь!». Мастеру объявили выговор с занесением в личное дело, но премию оставили, главному инженеру поставили на вид, главному технологу тоже что-то сделали с видом и так далее прошлись по всей цепи причастных лиц. Стенд отремонтировали. Там отпаялись тончайшие, как волоски, контакты, так что требовалось мощное сотрясение в виде мата или ударов по пульту, чтобы произошло замыкание цепи. Стал он заводиться, как ему и положено по предписанию разработчиков, а не от нецензурной брани большой громкости. Некоторые удивлялись и даже плакали от умиления, что в нашей стране что-то ещё может работать как положено. Без мата.
Можно, конечно, и матом камни с места сдвигать, но очень уж такие энергозатраты уродуют человека. Это у собачек только «гав-гав», а у коровок «му-му», а человек единственный из обитателей планеты наделён осмысленной речью – этим бесценным даром, из которого появилась и письменность, и искусство, и культура. Страшно представить, что человек добровольно загоняет себя в состояние, когда может только гавкать и мычать. Тем более, если живёт он в стране великой литературы и богатейшей культуры, которую пора брать под защиту ЮНЕСКО. Простите нас, Пушкин и Гоголь, Достоевский и Чехов.
