В здании «Феникса» на набережной Фонтанки, в превращающейся в свинарник за считанные часы после ночной уборки комнате совещаний Николай провёл три дня, а потом ещё один. К его вечеру интенсивность работы остававшихся к этому времени в Петербурге членов команды Анатолия Гайдука снизилась почти до нуля. Многие уже просто сидели, глухо глядя в пространство перед собой и откусывая от засохших кусков пиццы. Ждали чего-то.
– Смотри, – кинули на стол перед Николаем очередную папку.
Сорокалетний мужик с воспалёнными глазами сел на край того же стола совсем рядом с ним, уронив на пол целую кучу разлетевшихся бумаг, но даже не подумав проследить взглядом её падение, – они уже не значили ничего. Дело было сделано.
В папке были не обычные за последние дни распечатки или ксерокопии с документов, а две сероватых газетных вырезки. «Вечерний Петербург», и какая-то другая газета, логотип которой на короткую вырезку не попал. Николай расслаблено взял обе из папки, подержал перед глазами. «…По словам свидетелей, огонь по группе неизвестных был открыт из проезжающей по противоположной стороне набережной машины… На месте происшествия было обнаружено до 40 гильз от пистолетных патронов, и многочисленные осколки стекла и пластмассы… Все участники перестрелки сумели скрыться с места происшествия. Возбуждено уголовное дело». Это было несколько дней назад. Что сегодня, воскресенье? И вторая вырезка: «…Убитый был опознан как гражданин Болгарии Д.И.Петров, находившийся в Петербурге с деловой целью. Несмотря на запущенную операцию «Перехват», преступнику удалось скрыться. Немедленное, по горячим следам, вовлечение в расследование оперативной группы федерального подчинения также ни к чему не привело, и следствие, судя по всему, зашло в тупик. Остаётся только удивляться причинам того, что части Петербургского ГУВД, третью неделю работающие в усиленном режиме в связи с полученной информацией о готовящейся в городе серии террористических актов, и даже дополнительно подкреплённые за счёт Ленобласти, не сумели добиться никаких значимых результатов по снижению уровня уличной преступности».
Ну что ж, теперь ясно и это. Несколько неясных намёков о возможном террористическом акте, и милиции будет не до розыска каких-то ушедших и не вернувшихся домой девушек, или возни с непонятной околомедицинской историей. Отсюда и все эти мрачные фургоны ОМОНов, рассредоточенные по городу. Скорее всего – это ещё один уровень отвлечения внимания. И тоже наверняка почти ничего его авторам не стоящий, – к терроризму сейчас относятся серьёзно. А может и совпало, – такое не проверишь…
В комнате зашумели, – улыбающаяся секретарша Ира принесла широкий поднос с бокалами. За ней вошёл широко ухмыляющийся, примелькавшийся за эти дни парень в очках, за горлышки несущий в каждой руке по паре длинных бутылок. Зазвякало стекло, голоса переговаривающихся людей были полны облегчения и почти болезненного удовольствия. Гайдук сидел прямо на столе, болтая ногами и широко улыбаясь, – с его измождённым бледным лицом это не вязалось совершенно.
– Пьём, ребята! – скомандовал он. – У всех налито?..
В этот момент Николая похлопали по плечу. Он обернулся – это был Корней.
– Пойдём, – сказал он в очередной раз. – Твои дела здесь закончились.
Засмеявшись и поставив бокал на стол, Николай поднялся и вышел вслед за ним, прикрыв дверь.
– Ещё два слова, – сказал Корней в коридоре, когда они прошли метров пятнадцать. – Тебе объяснять про Соню, или ты сам обо всём догадаешься?
– Сам, – сумел спокойно ответить Николай.
– Молодец, – начальник СБ «Феникса» удовлетворённо кивнул. – Ты мне сразу показался достаточно догадливым. Увидят тебя с ней рядом – тебе конец, какие бы причины у тебя не имелись на этот раз. Понятно?
– Разумеется.
– Тогда ладно… Ну, – удачи тебе, что ли…
Руку подавать Корней, конечно, не стал, но его взгляд всё же слегка потеплел – на все его вопросы было отвечено совершенно правильно. Они вместе спустились на один этаж – к украшенной колоннами круглой площадке перед главным входом в здание. Со стула поднялся читающий газету незнакомый охранник, и передал Николаю его рваную куртку, зацепленную за спинку этого стула воротником. Поблагодарив охранника и стоящего в ожидании его ухода Корнея вежливыми кивками, Николай приоткрыл створку тяжёлой, украшенной фигурными стеклянными вставками двери, и вышел наружу. На улице, как обычно, шёл дождь, и это оказалось приятным до такой степени, что он чуть было не закричал.
* * *
Николай понимал, что так никогда и не узнает, кто именно всё-таки стоял за всеми этими смертями. Понимал он и то, что никогда больше не увидит тех, кого прокатившаяся волна навеки погребла под собой. Дашу. Артёма. Больную Январь. Несколько относительно спокойных недель после того, как всё это закончилось, позволили ему многое передумать и осознать заново. Глупые ошибки, стоившие человеческих жизней. Мелкие детали и намёки, оставшиеся незамеченными им тогда, когда они могли иметь значение, – как тот всплывший на клиническом разборе случай с антифосфолипидным синдромом. Теперь он с му́кой вспоминал, что именно тогда завотделением произнёс слово «вторичный», от которого все отмахнулись. А ведь он оказался совершенно прав, разве что вторичным синдром был не по невыявленной инфекции, а в результате воздействия того яда, который этому больному достался. Были и другие детали, знаки, символы. Их значение и смысл во всём произошедшем ему, как Николай понимал, также не суждено узнать. И вероятнее всего – вообще никогда. Остаётся только гадать, что это могло быть: как с тем страшным эпизодом в метро, с закрывшим его от чего-то офицером. Невозможность искренне разговаривать с улыбающимися ему ещё иногда девушками, – тоже оставшуюся с ним, наверное, надолго, если не навсегда. Вина перед теми больными, которых он не уберёг.
Совершив столько ошибок, и не выиграв ни одного боя «чистой победой», он умудрился всё же остаться жив, – хотя, в принципе, не особо на это рассчитывал. Он даже сумел удержаться в интернатуре, хотя это было уже натуральным чудом, – за молодого интерна неожиданно вступились Свердлова и Амаспюр. Поразил его и поступок Игната Рагузина, в последний момент перед принятием решения положившего свои ординаторские «корочки» на профессорский стол. Их помощь стала тем фактором, который удержал и его самого на грани окончательной потери веры в людей. Можно было ожидать, что на экзамене доктору Ляхину найдут, что припомнить, но до этого было ещё достаточно далеко. Если работать честно и не обращать внимания на то, как на него смотрят, то есть шанс, что кафедра не станет пачкаться, и после окончания курса ему удастся уйти чистым, – туда, где его никто не знает.
Вставая на работу по утрам, Николай каждый день видел теперь перед собой самодельный плакат. Повесил он его так, чтобы натыкаться на него взглядом каждый раз, когда выходишь из комнаты. Иногда, когда ему было особенно тяжело, он останавливался и перечитывал его два десятка раз подряд, пока выражение спокойствия и уверенности в правильности выбранного пути не возвращалось на его лицо.
