Самсонов недавно прочитал дело Меркальского, вернее, Саши Рожкова, попавшего в приют после смерти родителей. Ему было четыре года, когда отец и мать в очередной раз поссорились. Только в тот день дело осложнилось дракой, и мать, дородная женщина, весившая килограммов на десять больше мужа, толкнула его так, что тот выпал из окна двенадцатого этажа и напоролся на ветки росшего во дворе дерева. Они пробили его насквозь, смерть была мгновенной.
Жена пыталась схватить его, когда он начал падать, но только порезалась о торчавшие из рамы стекла. Рана оказалась глубокой – осколок вскрыл брюшную полость, но женщина, видимо, из-за шока этого не поняла и решила смыть кровь в ванной. Она отправилась туда и пустила воду, но потеряла сознание и упала в ванну, заткнув сливное отверстие своим телом.
Все это Саша Рожков наблюдал из первого ряда. Когда прибыла полиция, мальчика обнаружили сидящим за столом и играющим в кораблики. Он был в шоке, ни на что не реагировал и, казалось, полностью ушел в себя.
Все нашлось в архиве. Поленов лично откопал старое дело и принес Самсонову. Полицейский прочитал его за полчаса – оба супруга были мертвы, и судить было некого, так что все материалы быстро отправились на полку. Но остался ребенок, по словам соседей, обожавший отца и побаивавшийся мать. Кажется, время от времени она поколачивала его ремнем, несмотря на возраст. Мальчик видел вспоротый живот, вывалившиеся из него внутренности, растекающуюся кровь и распятого на дереве отца, насквозь пробитого ветками. И его страх перед матерью сменился ненавистью – чувством, которому раньше он не осмеливался дать волю. Наверное, она стала для него чудовищем, отобравшим отца. Хуже того, из-за нее он оказался в приюте. И когда появился человек, вернувший его в мир, давший ему то, чего он был лишен, Саша решил, что судьба дала ему нового отца. Как он относился к своей новой матери, неизвестно, но Меркальского он боготворил. Поэтому, когда тот стал инвалидом, когда его унизили, превратив в скопца, старая ненависть всплыла со дна подсознания и отравила его душу и разум.
Самсонов вспомнил, как вошел в квартиру Нестеровой – уже после того, как они с Коровиным погрузили Меркальского в машину, посадив его рядом с Вересковой. Коровин довез Самсонова до дома последней жертвы и высадил, а сам поехал в управление, чтобы передать с рук на руки убийцу и учительницу физкультуры. Меркальский вначале требовал, чтобы его отвезли в больницу, но никто ему не отвечал, и в конце концов он умолк.
Самсонов поднялся в квартиру. Он не торопился: теперь было некуда. Можно было спокойно осмотреть место преступления, прежде чем вызвать Полтавина с командой криминалистов.
Жокей успел убить женщину. Он действовал быстро – примерно в том же стиле, что и с Иртемьевым. Сначала ударил ее в живот и рассек брюшную полость вертикальным надрезом, чтобы выпустить кишки. Потом вырезал гениталии и завершил свой «подвиг» ударом в сердце. Хотя едва ли Нестерова была еще жива.
Вся комната была залита кровью, особенно Самсонову почему-то запомнился стеклянный журнальный столик, покрытый красными разводами. Половые органы убийца расположил на нем, наверное, стараясь придать им, как ему казалось, живописный вид. И это при том, что Меркальский торопился, ведь ему нужно было найти и убить еще трех женщин. Нестерову он оставил посреди комнаты, лежащей на ковре. Глядя на ее труп, Самсонов решил, что главной составляющей для Меркальского было уродование женских половых органов – от этого он не мог отказаться, даже когда время поджимало.
Полицейский вспомнил об этом, но тут же постарался переключиться: нельзя позволять воспоминаниям замещать настоящее.
Минут десять назад ему позвонил Поленов. Ляпина и Верескова не признались в нападении на Меркальского, а улик против них не было, так что их пришлось отпустить.
– Не думаю, что нам удастся их прижать, – сказал напоследок Поленов. – Мы даже Корчакову не можем обвинить в убийстве Меркальского, а эти два дела связаны неразрывно, потому что одно – это мотив другого.
– Да, думаю, это глухари, – ответил Самсонов. Его нисколько не расстроило сообщение Поленова. Он считал, что Меркальские получили по заслугам – и старший, и младший. Впрочем, суд над жокеем еще только должен был состояться. Он ни в чем не сознался и отрицал каждый пункт обвинения, но улик набралось столько, что у защиты оставался единственный шанс – признание Александра Меркальского невменяемым. В любом случае, видеть мир он теперь сможет только из-за решетки. А обвинение против Корчаковой и вовсе не имело значения, поскольку женщина умерла. После того как полицейские достали из пруда ее машину, в том, что именно она убила Меркальского, отпали всякие сомнения, поскольку в багажнике обнаружили кроссовки тридцать седьмого размера со следами крови. Корчакова так и не выбросила их – то ли не успела, то ли забыла, то ли не заметила, что на подошвах кровь.
После Поленова звонил Тавридиев. Он уже начал писать статью для психологического журнала и сообщил, что подумывает о книге. Надеялся, что Меркальский согласится дать ему интервью.
– Кстати, – сказал Тавридиев, перед тем как попрощаться, – журналисты уже придумали несколько названий для этого дела, так что можете выбирать. Зачитать заголовки?
– Не надо, – отказался Самсонов. – Это всегда успеется.
После этого разговора полицейский несколько минут стоял возле окна, глядя на ночной, тонущий город. Но вот он обернулся и остановил взгляд на лежавшем возле кипы журналов телефоне. Самсонов подошел и взял его. Подержав минуту в руке, снял блокировку и набрал номер Натальи.
– Привет! – сказал он, когда она ответила. – Я освободился.
