Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Этот термин напомнил мне книгу 70-х годов о “повелителе синих муравьев”. Тогда метафора честно описывала китайскую реальность, но сейчас, поколение спустя, амбициозная молодежь называет себя “муравьями” из негодования. Если ничего не изменится, то к 2030 году низший класс горожан будет насчитывать уже полмиллиарда человек – половину городского населения. Правительство посчитало этот факт неприятным, и в декабре 2010 года орган, ведущий учет безработных, опубликовал данные, будто более 90 % выпускников предыдущего года получили место. В ответ интернет наполнился рассказами студентов: вузы заставляют их указывать, что они работают, чтобы улучшить статистику и защитить свою репутацию.
Майкл и я вышли на полуденное солнце. Он хотел, чтобы я увидел общежитие, но теперь, казалось, стеснялся этого: “Я не могу здесь жить”. Эти условия унижали его. “Через дверь живут вместе десять девушек, и мы ходим в один туалет, пользуемся одними унитазами. Я это ненавижу”. Но главной проблемой был вовсе не дискомфорт: “Это пустая трата моей жизни. Я не могу оставаться с этими людьми”. Некоторые из его соседей были безработными, и они слонялись по комнате, спали, ели и играли в видеоигры: “Это убивает мою страсть ко всему – к жизни, карьере”.
Он вдруг осознал, какой его жизнь видится постороннему.
– Какое слово в английском есть для такого?
– Какого?
– Человека вроде меня.
Я задумался. Майкл предложил:
– Low society?
– Нет. В английском нет точного слова.
Мы пошли дальше. “Когда мне нужна помощь с английским, я лезу в интернет. Если не могу найти, спрашиваю вас”, – объяснил он. Я почувствовал, что должен найти нужное ему слово. Он жил гораздо лучше, чем деревенские жители, но застрял на пути к успеху. “Я думаю, можно назвать вас так: aspiring middle class”, – наконец сказал я. Майкл попросил меня записать это в блокноте и забрал листок.
Мы подошли к захудалому офису по продаже недвижимости. Я просмотрел объявления об аренде в окне. Самое дешевое место (и м2) стоило триста долларов в месяц – больше, чем зарабатывал Майкл.
Жизнь Майкла в столице разошлась с его ожиданиями. Он не доверял людям в издательстве: “Они просто хотят взять мою работу и поставить на ней свои имена”. Майкл решил вернуться на юг и продолжить трудиться над книгой в одиночку. Прежде чем он уехал, я пригласил его на ланч. Это было отчасти прощание – я вскоре и сам уезжал, – но мне хотелось вдохновить его. Тесниться в квартире с родителями в Цинъюане не казалось мне большой удачей, и я надеялся, что он решится снова работать с людьми. Его бросало от одной идеи к другой, и его уверенность в успехе только углубляла его изолированность.
“Не волнуйтесь за меня, – сказал он. – Я стойкий человек”. Я и не беспокоился: Майкл напоминал мне черепаху, которую описал Стейнбек: она ползла по хайвею, поворачивая голову то вправо, то влево; ее сбил грузовик, и она какое-то время лежала неподвижно, но потом собралась с силами и поползла дальше, оставляя за собой волнистый след'. Майкл разрывался между желанием представить себя человеком успешным и желанием признать, насколько трудно ему приходится. Он колебался между хвастовством и жалостью к себе. Однажды он сказал: “Я ненавижу ‘индустрию’ английского” и выругал людей, которые, как он считал, пытались украсть его идеи. Но тут же добавил: “Я хочу преподавать английский как религию. У меня есть план на пять лет, на десять лет”. А еще через мгновение его уверенность исчезла: “Люди в Китае грязные. По крайней мере, 40 %”.
У Майкла было немного времени. Ему исполнилось двадцать восемь лет. “В Китае, если тебе тридцать, ты должен быть финансово независимым”, – сказал он. Это был дедлайн. Внезапно он просветлел. “Может быть, через год вы зайдете в книжный магазин и увидите мои книги на полках, – сказал он. – Представляете себе такое?” Да, ответил я. Почему бы и нет?
В выходные мы снова встретились. Майкл заговорил о работе своего отца на шахте. Это была опасная жизнь, в городке Шахта № 5, где вырос Майкл, погибло сорок пять шахтеров. В этом не было ничего необычного; несмотря на усовершенствования, каждую неделю погибают в среднем шестьдесят горняков. Майкл сказал об отце: “Он работал не менее четырнадцати часов в день. Вставал в пять утра и не разговаривал ни с матерью, ни со мной. Я не понимал, почему”. Позднее Майкл сообразил: “Ему нужно было отправить в школу четырех детей. Какой смысл жаловаться?”.
Однако часть жизни своего отца Майкл все же не понимал. Десятилетиями списки тех, кто пострадал на китайских шахтах, стройках и фабриках – побочные потери роста, – были засекречены. Правительство публиковало общую статистику, но подробности, кто умер и как, оставались государственной тайной. “Они просто говорили “Шахта №1 или “Шахта № 2’, и все”, – сказал Майкл. То обстоятельство, что погибшие коллеги отца остались неназванными, поражало юношу. Майкл столько мечтал о признании – о публикации своих работ, об обожании толпы, об известности! – так что сама мысль о безымянности вызывала у него отторжение. Он отвергал анонимность. Это напомнило мне о поисках Ай Вэйвэем имен погибших во время землетрясения детей. Майкл ничуть не интересовался политикой, но имя для него означало достоинство, и в этом не было ничего политического.
На следующее утро Майкл сел в поезд. Дорога до Цинъ-юаня занимала тринадцать часов. Он надеялся в один прекрасный день попасть на высокоскоростной поезд, уходивший с вокзала, похожего на летающую тарелку. Этот день еще не пришел. Майкл нес тяжкое бремя прошлого и будущего. Он метался между старым миром, ожидающим подчинения, и потребностью все делать самому. Как всегда, он написал об этом абзац для заучивания, и тот звучал как мантра. Но – обращенная к себе: “Я приму то, с чем родился, и сделаю все, чтобы это изменить”.
Эпилог
В последние месяцы моей пекинской жизни компартия сумела ненадолго вернуть двадцатимиллионный город в прошлое. В ноябре 2012 года планировался XVIII съезд КПК, событие десятилетия, и власти взялись за приведение столицы “в порядок”. Кульминацией должно было стать обновление состава Политбюро. Отдел приказал создать “атмосферу… которая будет способствовать триумфальному съезду… и породит массовый подъем в интернете”. Цензоры с удвоенной энергией пресекали рассуждения в Сети о коррупции и партийных интригах, наказывали за неуместные шутки. (Когда Чжай Сяобин, сотрудник пекинского инвестиционного фонда, в блоге сравнил грядущий съезд с фильмом-катастрофой, его арестовали на три недели.)
Таксистам велели снять ручки подъема стекол с машин, чтобы пассажиры не могли распространять “воздушные шары с лозунгами и шарики от пинг-понга с реакционными сообщениями”. Окна автобусов заклеили. Городские власти убрали с прудов лодки, а с прилавков магазинов – радиоуправляемые самолеты и распорядились держать домашних голубей в клетках (возможно – хотя прямо об этом не говорилось, – чтобы не искушать бомбистов). У Дома народных собраний дежурили пожарные: тибетцы в знак протеста часто устраивали на площади самосожжение. На съезде единственными тибетцами были члены официальной делегации. Они привезли новость о том, что Лхаса четырежды за последние пять лет стала “самым счастливым городом Китая”.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
