Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
«Уйти пытается… — горела и гасла мысль, — раскусил…»
Только вышли — выстрел. Пуля — с гулом в дверной косяк, чуть не состригла мне ухо. Я — инстинктом вбок, упал, схватился за нож, крикнул напарнику, дабы не забыл об уговоре, не прибил по глупости будущего «языка»:
— Живой!!. Он нужен живой!!. — и, пружиной поднявшись на ноги, — следом.
Гремлин, спинным мозгом осмысливая свой близящийся бесславный итог, стрельнул еще пару раз, попал в бессмертную темноту и, крикнув, выкинул пистолет, трусливым зайцем рванул к внедорожнику. Там и попался. Дин, кинувшись наперерез, хрястнул прикладом, приложил об крыло. Следом обмякшего, дезориентированного Акселя поволокли прочь от бара в заранее примеченный овражек.
— Хоть чуть-чуть-то понимаешь, что тебя вообще ждет? — спрашивал у того Дин.
Зверь все понимал, но молчал. Хотел умереть быстро, но знал, что такого не будет.
Опустилась ночь. Злобнее застонали потрошители. Ветер дышал морозно, зимой.
Избивали Гремлина страшно, свирепо, до полусмерти. Умышленно калечили ребра, отшибали почки, легкие, пах, не трогали лишь мерзостное лицо — чтобы мог видеть и говорить. Закончив, спуская пар — усадили у пня, изувеченного, перемолотого через мясорубку, перешли к суровому допросу.
Дин встал рядом с Акселем, я — на корточки. Долго смотрел на него в сердитом молчании, запоминал таким — уничтоженным, без опоры на Дако, рассыпанным в труху. Поднял за подбородок. У Гремлина изо рта — водопад крови, в глазах — смерть, надгробные кресты.
И спросил:
— Знаешь, кто я? — слова шли не из сердца, а из гнева, выкупанные в пламени, боли.
Гремлин улыбнулся, показал ровные зубы, смотрел на меня отсутствующим взглядом, ненасытно дышал.
— Муж той… кхм… сучки… да?.. У нее такая сладкая кожа… как у ангела… — засмеялся в лицо и мигом получил от напарника удар в нос, замолкая. Через минуту закряхтел опять, икая: — Видел, как мы твой домик… кхм… разожгли?.. Моего хозяина не надо обижать…
Дин снова сжал чудовищный валун-кулак, собрался бить челюсть, но я придержал.
— Где они?.. Где моя жена и дети?.. — затряс Гремлина, желая задушить, и каждую секунду боролся с огнедышащим драконом в душе, с неуправляемым чувством тупого разрушения. И мысли, крики, шепоты, какие силился не слышать, игнорировать: «Причини ему боль! Сломай! Раздави! Оборви эту ненужную жизнь! Давай, Курт, давай!.. За Джин, за Клер, за Бобби!.. Давай, Курт…»
Аксель тер сломанный нос, затем плюнул в ноги, потонул в хохоте, кашляя кровью. Из меня вырвалась буря, пылающий смерч. Глаза подчинила слепота, а сердце — неукротимое безрассудство. Попросив Дина придержать эту человеческую фекалию — схватил правую руку, положил на пенек и отсек большой палец. Гремлин завыл чертом, задергался и лишь тогда, держась за сочащийся обрубок, раскололся:
— Они у Дако… у хозяина!.. Жена… в наложницах, моет полы… — проскулил и продолжил: — Дети… пока с ней, но завтра утром… их конвоем увезут в Нелем на обмен. Молох, главарь «Бесов», щедро заплатит… — упал лицом на повлажневший пень, с присвистом дышал ртом, — ребятня и твоя супруга… будут в одной машине с хозяином. Он тоже возьмет ее с собой… Боится, что может сбежать…
— Какой дорогой поедут??. Маршрут какой?.. Какая конкретно машина?.. Сколько всего? Говори… — жег я вопросами, выжимал до капли правду. Дин слушал и плакал, скрежеща зубами.
Гремлин заперхал, перелег на другую щеку, как перед смертной казнью, ответил:
— Они будут в черном внедорожнике моего хозяина… всего пять машин… две из них — «Бесов»… Поедут через северо-восток, по пустошам… оттуда — на 41-ю трассу… и в Нелем… — и — нам: — Поздно спохватились — не успеете. Не успеете уже. Опоздали…
Дин положил ладонь мне на плечо, утешил:
— Я знаю те места, друг, не пропустим. Даю слово! Да еще ведь внедорожник этого остался — полетим, а не поедем!
…Суд над демоном-поджигателем был коротким. Гремлина, раздавленного ужасом, кричащего, по звериной тропе под покровом ночи завели глубоко в пустоши, там шнурками туго-натуго привязали к дереву, залепили грязью рот, сломали ноги и оставили на съедение потрошителям или до первого дождя.
Уходили опустошенными, никто не мог вымолвить ни звука.
* * *
Давно перевалило за полночь. Дако терялся в беспокойстве, не находил места, ругался на немецком языке, всякий раз спускался в «Вавилон». Возвращался злой, красный, запирался в кабинете, безбожно пил, громил кулаками стол. Джин с детьми не спала. Она тайно наблюдала за ним, прислушивалась к гневным воплям за дверью, не разбирая чужого наречия, сути слов, но скоро обо всем догадалась смекалкой, все поняла — речь шла о Гремлине, что-то было не так. Но женское сердце дальновидно и премудро, оно видело наперед, пронзало время и подсказывало ответ: «Это муж дает о себе знать. Курт пришел!» И вот пробудилась от мертвого сна искалеченная душа, прозвенел в сигнальный колокол рассудок — надежда все-таки есть, свобода близка, осталось только дотерпеть, собраться, и кошмар закончится…
Переждав опасную секунду, когда взбешенный хозяин Грима вновь покинул свое обиталище, Джин шустрой ящерицей подползла к дочке, на пару с братом притворяющейся спящей, заговорила на выдохе, с облегчением:
— Милые мои, можете открыть глазки — Дако ушел! — и тут же, каждому целуя нежный, любимый лобик: — Не бойтесь! Я теперь с вами, я здесь!
Клер подняла голову, обняла братика, бодрствующего сегодня вместе с мамой и сестренкой, позевывая, затерла перетомленные глаза, ропща:
— Я думала, что он никогда не перестанет орать! Голова уже звенит, и Бобби пугается — сложно становится успокаивать… — посадила Бобби рядышком, накрыла «одеялом» — обрывком палаточного брезента, в слезах выпрошенным матерью у Дако для мерзнущих детей. Малыш в тепле засюсюкал, почувствовал временную безопасность и изъявил желание играть — потянул, проказник, к сестре пальчики, изображая какие-то выдуманные детской фантазией фигуры. Глазки полнились радостью, отливали лунным серебром. Клер умилялась, цвела улыбкой.
Джин пересела на краешек дивана и, пугливым зверьком глянув на входную дверь, подпуская к сердцу секундный страх внезапного появления Дако, решила поделиться вещим прозрением:
— Он так шумит, потому что этот его прислужник Аксель куда-то подевался, — голос слегка сбавила, превратила в полушепот заговорщика. Бегучий взгляд шквалом проносился по Клер и Бобби, губы пытались улыбаться, прогибались в углах, но она старательно тушила мимику, сдерживалась, из-за чего они скакали как при начинающемся плаче. Потом прибавила, видя какое-то замешательство в лице дочери: — Не знаю, может, я не права, конечно, — немецкого не понимаю, — но мне почему-то так показалось, Клер. Дако ведь себя так раньше никогда не вел, вспомни, солнышко! А тут — лютует, мечется туда-сюда как угорелый. Стряслась какая-то история…
Умница Клер уловила ход маминых мыслей, воссияла изнутри:
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
