И вот гон начался. Волчью стаю сразу довольно удачно раскололи на три части, и соответственно разделилась собачья свора. За самой маленькой – всего три голенастых, длиннолапых волка-подростка – поскакала пара киргизов, по словам Абдижалара, особенно искусных в метании аркана. Обещали ту троицу приструнить – то есть связать и живьем притащить в лагерь.
За второй, которую повел матерый волк-вожак, поскакали офицеры с саблями в руках. Дело чести, едрешкин корень. Еще по пути из Томска успели пари заключить, что способны волка зарубить на скаку. Ну а мы с Николаем Васильевичем и казаками – за третьей, самой многочисленной и ведомой хитрой и опытной волчицей-матерью.
Взревели охотничьи дудки, извещая номера, что пора скинуть теплые меховые варежки и браться за ружья. Наш осколок стаи серыми тенями, по пятам преследуемый гончими, мчался по дну лога, а мы, чтобы кони не переломали ноги – поверху. Гон только начался, звери еще не выдохлись, и мы, даже верхом, сильно отставали. Стрелять через головы собак в таком положении бессмысленно. Только и оставалось, что следить краем глаза за доезжачим и скакать.
Круг. Свора выводила стаю на укрывшихся стрелков. Один выстрел, другой. Порыв ветра взметнул, закрутил облако остро воняющего серой порохового дыма из низины, и сразу стало видно, что ни одна пуля так и не попала в цель. Серые метелки волчьих хвостов скрывались за поворотом оврага.
Мы вылетели на пригорок и осадили разгоряченных погоней лошадей. Следовало убедиться, что свора сумеет завернуть серых на второй круг. Какими бы ни были наши кони, скакать галопом часы напролет без опаски запалиться они не могут. Да и стоило ли начинать эту охоту, если ценой станет здоровье драгоценного четвероногого транспорта?
– Туда! – позабыв о величании, прохрипел бородатый доезжачий, взмахнул рукой и рванул своего низкорослого киргизского конька.
Благо больше не было нужды выжимать из лошадей все силы. Уже скоро мы, подобрав поводья, спустились в один из многочисленных оврагов и спешились. Подбитые нежнейшим соболем варежки полетели на снег, и сквозь тончайшую кожу перчаток я почувствовал леденящий холод металла своей безотказной «спенсерки».
Слева, от места, где была расположена очередная группа номеров, послышалась частая стрельба. Там стояли томские охотники, которым я ради эксперимента и рекламы карабинов выдал несколько новейших «московок». Причем в многозарядном, кавалерийском варианте. Я только и успел подумать о том, что нужно не забыть поинтересоваться мнением матерых лесовиков о новом оружии, как четыре оставшихся с сукой-матерью переярка, растянувшись в линию, выметнулись чуть ли не прямо на нас. Я вскинул ружье и придавил курок.
Рядом, опустившись на одно колено, палил Родзянко. Над головой бухали тринадцатимиллиметровыми калибрами конвойные казаки. Пижонили. Даже с седел не слезли.
Пронзительными рубинами сверкнула на солнце алая кровь. В какой-то миг страшные, легендарные звери превращались в неряшливые, изломанные кучи окровавленного меха.
Нервы последнего подопечного матерой волчицы не выдержали. Он, так что хвост выгнулся набок, что называется – с заносом, свернул в отросток оврага и почти сразу беспомощно забился в растянутых поперек сетях.
А вот сама матриарх поступила совсем по-другому. Каким-то чудом проскользнув между кровожадными свинцовыми пчелами, она развернулась и кинулась прямо на нас. И я, честно говоря, затрудняюсь сказать, что стало бы с нами, не будь у нас в руках многозарядного оружия.
Все стреляли по одной цели, и все равно волчица почти сумела до нас добраться. И даже когда тварь, вытянувшись во всю длину, уже мертвая, скользила по снегу, я ждал какого-то подвоха. И не возражал, когда один из казаков, твердой рукой направляя испуганную лошадь, подъехал к трупу и ткнул волка пикой.
– Сдохла бесячья отрыжка, вашбродь, – весело воскликнул он. – Как есть сдохла!
Ну что сказать? Конечно, это небольшое приключение нельзя назвать чем-то слишком уж… эпическим, что ли. Однако же нужно признаться, руки подрагивали еще минимум с полчаса. И дело было совсем не в морозе.
Казаки сноровисто упаковали тела волков в мешки, привязали к седлам – и вскоре вновь были готовы сопровождать нас с губернатором. Тем более что нужно было скакать на подмогу моим бравым гвардейцам. Пока именно у них дела обстояли хуже всех. Собственно, все, чего до нашего появления в их логу офицерам удалось достичь – это ранить одного прибылого и насмерть зарубить собаку. После чего киргизы, расстроенные потерей дорогостоящего имущества, высказали все, что думают о криворуких, которым зря доверили настоящее оружие, и увели свору в лагерь. Гвардейцы в запале пообещали сразу после победы над волками заняться вконец охамевшими инородцами, но, слава Богу, до взаимного смертоубийства дело не дошло.
Пока горе-охотники спорили, стая разделилась и порскнула в разные стороны. И что самое интересное – сам вожак убегать не стал. Лег на снег метрах в двухстах, высунул язык и, казалось, не мигая разглядывал спорящих людей.
– Эх, – сплюнул доезжачий, – упустили! Суки штуки три и переярков пара, ваш сиятельство.
– А этот? – поинтересовался я. Гвардия уже хорошенько погрелась хлебным вином из вместительных фляжек и мечтала скорее о продолжении банкета, чем охоты. У меня тоже здорово замерзли руки в тонюсеньких лайковых перчатках – варежки куда-то подевались, – но я прекрасно понимал, что хотя бы вожака нужно было дострелить.
– Энтого сейчас тенетами обложим да и затравим волкодавами.
Так и случилось. Круг вооруженных сетями загонщиков быстро сузился до размеров цирковой арены, а потом внутрь запустили двух хрипящих и роняющих пену с клыков от ярости киргизских тобетов. Странные, притворно медлительные и тяжелые, с вывернутыми наружу ушами, эти великолепные собаки за считаные секунды доказали свою славу волчьей погибели. Причем собственно в бою участвовал только один пес из пары. Второй, убедившись, что врагов, кроме окруженного сетями матерого вожака, больше нет, немедленно улегся. А второй, в несколько длинных тяжелых прыжков добравшись до цели, одним стремительным броском перекусил волчаре шею. Никакого противостояния не получилось.
Все сразу засобирались. Лошади устали, собаки, выпростав длинные узкие языки, валялись на снегу. Гвардейцы обнимались и лезли целоваться к угрюмым киргизам. Родзянко уже откровенно замерз – едва зубами не стучал, – и даже офицерская фляжка не помогала. Да и у меня пальцы уже ничего не чувствовали.
– Сюда, ваша светлость, – позвал меня к мертвому вожаку один из охотников. И тут же ловко вскрыл брюхо волка. – Мы-то завсегда, как мороз за пяди накусает. Так и вы не побрезгуйте.
И тут же сунул руки в парящий на крепчающем морозе разрез. Быть может, и невместно тайному советнику стоять рядом с простым охотником на измазанном кровью снегу и греть руки в требухе только что убитого зверя. Только тогда мне было плевать. Выбор между высокой вероятностью отморозить руки и отогреться, хоть и этаким экзотическим способом, очевиден. Не так ли?
