Стене Форман протянул один конверт Лео, предложив его распечатать, и сел на прежнее место. Вскрыв конверт, Лео достал фотографии, от вида которых его сразу же затошнило. Это были снимки вскрытия, и единственный крупный план позволил ему узнать лицо Эдварда Хогарта. На снимках было видно бледное и на удивление подтянутое тело, которое, с помощью столь же элегантных, сколь небрежных надрезов превратилось в бесформенное месиво. Лицо, отделенное от черепа, было маской свернуто у шеи, внутренние органы лежали кровавой кашей, на волосатой коже засохла кровь. Несколько снимков показывали крупным планом правую голень, где виднелись две обведенные ручкой точки на расстоянии пары сантиметров друг от друга и комментарий на латыни.
Среди фотографий был и протокол вскрытия, автор которого констатировал, что Эдвард Хогарт умер от остановки сердца, наступившей в результате электрического шока, — вероятно, произведенного с помощью провода, подключенного к сети и прижатого к голени. Иными словами, это было убийство.
Избавившись от первого приступа отвращения и вытерев потные руки, Лео начал понимать, о чем идет речь. Стене Форману не пришлось ни делать признаний, ни давать комментариев. Лео оказался мальчиком на побегушках. Дело было вовсе не в открытии Правды, реабилитации Вернера и прочих благородных целях. Главный редактор и бывший друг Лео, действуя самостоятельно, раздобыл тот же материал, ту же взрывную формулу. У него были все нужные связи, он лишь дергал за веревочки Лео-марионетки, когда требовалось. Материал не подлежал публикации, ничего подобного никогда не было даже в планах.
Что именно было в планах, теперь стало совершенно очевидным, но Лео слишком устал, чтобы злиться, удивляться или расстраиваться. Он спокойно констатировал факт и, получив конверт с двадцатью пятью тысячами крон в новеньких купюрах, даже не спросил ни о чем.
Это опасный бизнес, пояснил Форман. Это чистый нитроглицерин, и при верном использовании на нем можно заработать, а ошибка может быть смертельной — это доказал Хогарт. Не стоит брать на себя слишком много. В игре свои правила; Форман их соблюдает и Лео советует. Лео может быть доволен проделанной работой, осталось лишь все забыть. Пусть выспится, потратит деньги на путешествие, на что угодно, лишь бы это помогло ему расслабиться и забыть это дело. Другого пути нет. Тогда «они» оставят его в покое, обещал Форман. «Они» уже давно вышли на связь со Стене. Сам Вильгельм Стернер обещал ему мир до тех пор, пока все шито-крыто: он знает, как управиться с такой ситуацией. Форман почти восхищался Стернером: сквозь его ледяное спокойствие просвечивала неоспоримая логика. Сколько сам Форман срубил на этом деле, он не сказал. Многое оставалось неизвестным Лео. На следующей неделе газету «Молния» должны объявить обанкротившейся, последний номер уже готов. Сам Форман уезжает жить за границу с новой женой. Возможно, уже через пару недель. Делу Хогарта суждено было навсегда остаться «off the record».
Далеко за полночь в апреле семьдесят пятого года двое покинули здание на Норр Мэларстранд, в котором располагалась редакция газеты «Молния», вскоре объявленной банкротом. Они сели в новую машину главного редактора Стене Формана — шикарную тачку, стоившую, должно быть, целое состояние, не какой-нибудь служебный автомобиль.
Стене Форман отвез Лео домой, на Хурнсгатан. Некоторое время они сидели и молча курили, наблюдая за плавными движениями «дворников» на лобовом стекле. Форман в очередной раз протягивал Лео коричневый конверт с двадцатью пятью тысячами крон новенькими купюрами, но тот и бровью не вел. Главный редактор заговорил, и говорил он долго. Что он говорил, осталось между ними. Может быть, он гарантировал Лео личную безопасность: никто его и пальцем не тронет, пока документы лежат в сейфе. Вскоре они должны оказаться в руках того, кто платит. Ничто не достается даром, и у правды есть своя цена.
В конце концов Лео схватил коричневый конверт с деньгами, выскочил из машины и захлопнул дверцу. Сокрытие правды состоялось. На этот раз.
В тот же вечер террористы взорвали бомбу в посольстве Германии. Швеция была в шоке.
Через несколько дней Генри Морган вернулся со съемок фильма в Сконе. Едва открыв стеклянные двери, он почувствовал ужасный запах испражнений. Обеспокоенный Генри обошел квартиру и наконец вошел в покои Лео.
Тот лежал на кровати, словно парализованный, и смотрел в потолок. Пол был усеял купюрами, использованными вместо туалетной бумаги. Двадцать пять тысяч крон. Целое состояние, измазанное экскрементами. Вонь была невыносимой, и Генри распахнул окно, стараясь не наступать на деньги, однако пара купюр все-таки прилипла к ботинкам. Генри разразился бранью, едва не срываясь на плач и умоляя Лео, по крайней мере, отвечать на вопросы: он знал, что произошло. Сам Вильгельм Стернер сообщил ему об этом, и Генри пришлось прервать съемки, чтобы примчаться на выручку своему несчастному младшему брату, который вечно ввязывается в какие-то истории.
Но Лео не реагировал. Лео и бровью не повел. Генри тряс его за плечи и хлестал по щекам — безрезультатно. Лео даже не моргал. Дыхание было ровным, пульс слабым. Несмотря на внешнее спокойствие, его организм, очевидно, потреблял огромное количество энергии: Лео сильно исхудал. Вероятно, дело было в экстраординарной психической активности.
Генри вызвал домашнего доктора Гельмерса, тот прибыл спустя пару часов. Он знал, что дело может оказаться серьезным. Доктор Гельмерс следил за всеми болезнями Лео в течение тридцати лет и думал, что знает его организм, но и ему не удалось установить контакт с Лео. Доктор сообщил, что наблюдал нечто подобное у бабушки мальчиков, которая заболела от горя в самом начале шестидесятых и сама свела себя в могилу. Желание жить покидало ее вместе с испражнениями, обратного пути не было. Доктор Гельмерс осознавал свое бессилие, подобные дела были вне его компетенции. Здесь требовались эксперты. Лео нужно было лечить. Доктор обещал устроить его в Лонгбру.
Отправив Лео в больницу, Генри стирал, гладил и бранился несколько дней подряд. По иронии судьбы, произошло все первого мая семьдесят пятого года. Водитель такси оказался весьма предупредительным, и Лео без возражений проследовал в ожидавший его автомобиль. К несчастью, машина застряла среди участников демонстрации на Хурнсгатан. Пятьдесят тысяч человек направлялись к Норра Банторгет, чтобы отметить победу во Вьетнаме, это был исторический день. Лео Морган, вундеркинд, поэт, «прови», философ и неудачливый репортер, так и не увидел демонстрации. Он уже погрузился в мир безмолвия, где ему предстояло прожить больше года.
Джентльмены
(Стокгольм, зима 1979 года)
Возможно, в эту минуту, в 1979 году — Всемирный год ребенка, год парламентских выборов — в Стокгольме светит солнце, в Швеции весна. Воздух мелко дрожит от зноя, но в этой огромной квартире, как всегда, холодно. К шторам и драпировкам никто не прикасался уже много недель, а может быть, и месяцев.
«Стань моим Босуэллом!» — неустанно призывал меня Генри Морган вечерами, когда мы сидели перед огнем в чипендейловских креслах — сколько раз мы разводили огонь и мы смотрели на тлеющие угли этой зимой! Генри смаковал слова, наслаждаясь собственным голосом и талантом рассказчика, опьяненный своей неотразимостью и хорошим вином или дешевым коньяком. Я, в свою очередь, терпеливо слушал, взгляд мой покоился на фарфоровых фигурах, изготовленных на густавбергской фабрике и с двух сторон украшающих камин. Я не мог решить, какая из них больше привлекает мое внимание — Ложь или Правда. Одна была красива, другая, по меньшей мере, забавна.
