Я не готовился к выступлению, но оно было давно готово в моем сердце. Немного помолчав, я начал говорить. Сказал, что политотдел бригады и его начальник в моей боевой службе за два года оставили, к сожалению, больше негативного, чем положительного, и это при том, что я сам — политработник. Что все эти долгие месяцы нашей службы в одной части он был далек от насущных проблем личного состава и коммунистов подразделений и выполнял в основном карательные функции. Что сам подполковник Плиев, создав устойчивую систему осведомителей, занимался сбором компромата на всех офицеров и прапорщиков подразделений. И основываясь на имеющихся у него непроверенных фактах как на доказанных и не подлежащих никакому сомнению, действовал по принципу — «разделяй и властвуй», чем вносил раздор, недоверие, подозрительность в офицерские коллективы.
Обида за свое двухлетнее унижение, унижение офицеров и прапорщиков батальона рвалась наружу и требовала отмщения. Я говорил и говорил, словно исповедуясь. Желваки бегали по скулам Плиева, лицо его стало красным от напряжения, в глазах горела испепеляющая ненависть. Он сидел, не перебивая моего выступления. Коммунисты слушали меня с интересом, удивлением, испугом, уважением.
По окончании конференции начальник политического отдела сделал несколько объявлений, а также приказал всем политработникам через 15 минут собраться в политотделе. И, когда мы собрались в указанном месте, он, как всегда, спокойно сказал:
— Товарищи, в нашу часть пришла разнарядка на представление к званию Героя Советского Союза политработника батальонного звена. Мы с командиром обсудили этот вопрос и пришли к согласию, что в нашей бригаде есть такой замполит батальона, и он полностью подходит под все пункты разнарядки. Я уже дал командиру бригады свое согласие на представление этого офицера к высокому и почетному званию, и в конце конференции хотел сделать об этом объявление. Но этот политработник оказался непорядочным и, слишком много возомнив о себе, посмел посягнуть на авторитет политического отдела. Мы и раньше с ним много говорили о субординации, партийной дисциплине, понимании других вопросов, и я был уверен, что он сделал правильные выводы. К великому сожалению, но он этого не сделал. Ну что же, это его право, только этим выступлением на конференции он показал свою незрелость, аполитичность и тем самым — сам себе подписал приговор. Такой офицер не может быть Героем нашей страны. — И уже с нескрываемым злорадством, глядя мне прямо в глаза, добавил: — Да, да, товарищ замполит второго батальона, старший лейтенант Синельников, речь идет именно о вас! Когда-то я говорил всем вам, что писать против ветра — это себе дороже, советовал не заниматься этим бесполезным делом. Нормальные, умные офицеры сделали из этого правильный вывод. Дураки захотели показать свое «Я», и показали. Что ж, каждый вправе поступать так, как считает нужным. Только лично я думаю, что после всего произошедшего будет правильным отказаться нам с командиром от предложенной разнарядки, так как, помимо всего, он на сегодняшний день оказался единственным замполитом батальона из первого состава офицеров нашей бригады — все остальные заменились и убыли. Ну и главное, запомни на всю оставшуюся жизнь, что старших нужно слушаться, а начальников — тем более. А кто не понял этого, тот недалекий человек, и это очень мягко сказано. А теперь — вон отсюда, ты мне больше не нужен. Забери свой партбилет и можешь лететь на все четыре стороны!
Когда-то мне казалось, что стать Героем Советского Союза в нашей современной жизни это нереально. Читая в детстве книжки о Героях-школьниках — Марате Казее, Саше Чекалине и многих других, ставших ими посмертно, были готовы быть похожими на них, но то было в Великую Отечественную войну, а на нее мы не успели. Но и в наше поколение пришло испытание, которое внесло коррективы в мирное сознание и мышление многих из нас. Когда в Афганистане появились первые и последующие Герои, многие подумали о том, что у каждого появился какой-то шанс стать им. Был ли я достоин награждения высшей наградой нашего государства? По большому счету — нет. Но мы были солдатами той войны, где высший знак государственной и воинской доблести и славы зачастую давался именно по разнарядке, спущенной сверху. Видимо, тогда судьба захотела быть благосклонной ко мне, и я мог получить то, о чем мечтал, но я опять поспешил со своим дурным характером и длинным языком. Кто же тогда знал, что Судьба приготовила мне такой сюрприз? А, впрочем, судьбу и жизнь не обманешь. Много раз я убеждался в том, что за каждым человеком тянутся десятки условных невидимых веревочек, дергая за которые можно управлять им, подчинять воле и приказам другого, заставлять делать и выполнять то, что зачастую противоречит его жизненным, моральным интересам и установкам. И как бы ни тешил и ни думал любой из нас, что он свободен в своих делах и поступках, все это — ложь и самообман. Каждый из нас опутан этими ненавистными ниточками и очень часто действует, словно марионетка в чьих-то руках. Горький урок партийного собрания в Петрозаводске, после которого я оказался здесь, не пошел мне впрок, и вот опять такое же собрание, мое выступление и очередной удар Судьбы. Удар ниже пояса!
Словно контуженный, не ощущая себя, не понимая, что вокруг происходит, не слыша больше никого, я вышел из вагончика политотдела. Шел к своей штабной палатке, и горькие слезы обиды, ненависти к начальнику политотдела медленно катились из моих глаз.
К слову сказать, когда я учился на втором курсе в Военно-политической академии имени В. И. Ленина, на первый курс был зачислен Герой Советского Союза, получивший это высокое звание по той разнарядке, в которой когда-то было отказано мне.
Вот и мой долгожданный самолет. Где-то внизу проплывали белые облака, черные горы, чужая земля, которая стала для многих из нас источником непоправимого горя, разочарований, ломки судеб. Монотонно гудели двигатели. Напряжение на лицах в ожидании обстрела «стингерами». Мучительные часы полета. Уткнулся лбом в спинку переднего кресла, в котором сидели двое солдат, очевидно, дембеля. Они о чем-то спорили между собой. Непроизвольно прислушался.
— Говорил я тебе, не нужно было ей эту гранату толкать, а ты: «Давай, давай!»
— Все, кончай ныть, дело сделано и уже в прошлом, к тому же командир наш погиб, и знаем об этом теперь только мы вдвоем — ты и я. А значит, нечего и некого бояться нам теперь. Одно не пойму: и откуда особист пронюхал про тот случай? Только ведь и он ничего не смог сделать, хотя вынюхивал, расспрашивал. Все, дождались заветного увольнения, и теперь уже ничего не страшно. И думать про ту «ханум» забудь. Все было хорошо, и запомни: я и ты, и никто и никогда больше не должен об этом знать, иначе по головке не погладят и срок припаяют на всю катушку.
Я понял суть разговора, и мне стало не по себе: не верилось, что это делали нормальные молодые парни, что такое могло вообще совершаться людьми.
«Неужели закончился этот кошмар?» — задавал я сам себе вопрос и все равно как-то еще не верил.
— Прошли границу! — сообщил вышедший из пилотской кабины летчик.
Сразу спало напряжение, люди радостно заулыбались. Сидевший рядом капитан-десантник достал из сумки выгоревший от яркого южного солнца повседневный китель и стал прикручивать к нему орден Красного Знамени. Когда бетонка понеслась под колеса, я молил, чтобы ничего не отвалилось у самолета и он благополучно завершил свой полет.
