Я проникаю в нее, и она помогает мне энергичным движением бедер, но сначала дразнит, вызывая желание войти в нее как можно глубже. Сейчас командует она, и я с радостью предоставляю ей такую возможность.
Она отпускает мои губы, целует в шею, сначала с одной стороны, потом с другой, не переставая медленно двигать бедрами, так медленно, что я хочу ее еще больше.
— Иди ко мне, хочу сначала поцеловать тебя там, — шепчу я, обнимая ее узкие бедра.
Она и без моей помощи уже вся влажная, но это не важно.
— Ну, иди же ко мне, детка. — Я дергаю подбородком кверху, подсказывая ей.
Сначала она снова целует меня в губы, потом приподнимает бедра, и я немного сползаю вниз, чтобы ей хватило места.
Как только ее бедра смыкаются надо мной, я тут же принимаюсь неистово ласкать ее тайное сокровище, так что она не выдерживает и начинает елозить по моему лицу, крепко вцепившись пальцами в спинку кровати. Господи, какая же она влажная! Потом она жалобно стонет, и я немедленно останавливаюсь и замираю. Кэмрин сразу понимает, в чем дело. Понимает, что я хочу кончить с ней вместе.
Она сползает обратно вниз, опускается на мои бедра, трется о мой стоящий на изготовку член, потом берет его в руку.
И когда она медленно погружает его в себя, мы оба вскрикиваем и по нашим телам проходит судорога.
Уже под утро, изнемогшая после ночи любви, она засыпает прямо у меня в руках. Я держу ее в объятиях и не хочу отпускать. Тихо плачу, уткнувшись в ее мягкие волосы, и в конце концов тоже засыпаю.
Глава 37
— Эндрю!
Переворачиваюсь на другой бок, лицом к нему. Просыпаюсь окончательно, медленно поднимаю голову и вижу, что его рядом нет.
Чувствую запах жареного бекона.
Вспоминаю, что было ночью, и рот невольно разъезжается до ушей. Выпутываюсь из простыней, спрыгиваю с постели, натягиваю трусики и футболку.
Захожу на кухню и вижу: Эндрю стоит у плиты.
— Малыш, ты чего это поднялся в такую рань?
Иду к холодильнику, открываю его, ищу, чем бы прополоскать горло. Еще надо срочно почистить зубы, но если он готовит завтрак, не очень хочется приправлять еду привкусом зубной пасты.
— Хотел принести тебе завтрак в постель.
Мне кажется, ответ его прозвучал с довольно большой задержкой, да и голос какой-то странный. Отворачиваюсь от холодильника, смотрю на него. Он продолжает стоять, уставившись на сковородку.
— Малыш, с тобой все в порядке?
Закрываю дверцу, так ничего и не найдя.
Он даже не поднял головы, чтобы посмотреть на меня.
— Эндрю!
Сердце мое колотится все быстрей, хотя, казалось бы, с чего это вдруг?
Подхожу ближе, кладу руку ему на плечо. Он отрывает взгляд от сковородки, медленно переводит его на меня.
— Эндрю…
Вдруг ноги его медленно подкашиваются, и он с грохотом падает на белую кафельную плитку. Лопатка, которую он держал в руке, ударяется об пол, разбрызгивая горячий жир. Пытаюсь подхватить его, но не успеваю. Все происходит как в замедленной съемке: я кричу, протягиваю к нему руки, тело его неудержимо валится вниз, голова со стуком падает на твердую плитку. Его начинает трясти, тело дергается в страшных конвульсиях, и замедленная съемка словно сменяется ускоренной. Мне становится страшно.
— Эндрю! Боже мой, Эндрю!
Хочу хоть как-то помочь ему, но его продолжает трясти. Глаза выкатываются из орбит, челюсти стиснуты, губы застывают в жуткой гримасе, обнажая зубы. Руки и ноги нелепо скрючились, сведенные судорогой.
Я снова вскрикиваю, из глаз потоком текут слезы.
— Помогите! Помогите, кто-нибудь!
Внезапно я прихожу в чувство и бегу к телефону. Ага, вот его телефон, на столике. Набираю девять один один, через две секунды нас соединяют, а я тем временем выключаю плиту.
— Умоляю, помогите! У него припадок! Кто-нибудь, приезжайте скорее!
— Прежде всего успокойтесь, мэм. Припадок продолжается?
— Да!
С ужасом гляжу, как Эндрю трясется на полу. Я так напугана, что, кажется, сейчас сама потеряю сознание.
— Мэм, немедленно уберите подальше от него все, обо что он может пораниться. Он носит очки? Он может удариться головой обо что-нибудь твердое?
— Нет! Но он уже ударился головой о пол, когда падал!
— Хорошо. Сейчас найдите что-нибудь подложить ему под голову, подушку или еще что, чтобы он снова не ударился.
Озираюсь по кухне, ничего подходящего не вижу, бегу как сумасшедшая в гостиную, хватаю маленькую диванную подушку и несусь обратно. Кладу мобильник и довольно долго пытаюсь подсунуть подушку ему под голову; она продолжает дергаться.
«О господи, что же с ним?»
Снова прикладываю мобильник к уху:
— Да, подложила под голову подушку!
— Хорошо, мэм, — слышу спокойный голос дежурной, — теперь скажите, как долго у него длится припадок? Вам известны причины, которые могли привести к припадку?
— Я… я не знаю, минуты две, может быть, самое большее три. И при мне с ним ничего такого не было… Это в первый раз. И он никогда ни на что не жаловался…
О господи, ведь и правда, он никогда мне об этом не говорил. В голове полный раздрай, и я снова теряю самообладание.
— Прошу вас, скорее пришлите «скорую»! Слышите? Как можно скорее!
Слезы душат меня.
Тело Эндрю больше не дергается.
Дежурная молчит.
— Он больше не двигается! Что мне делать?
— Так, мэм, теперь поверните его на бок. Высылаем «скорую». Ваш адрес?
Смысл вопроса доходит до меня, когда я пытаюсь повернуть его на бок, и у меня леденеет кровь в жилах.
«Господи, не знаю! Проклятье, я не знаю адреса!»
— Я не знаю…
Вскакиваю с пола и мчусь к полке, где лежит почта, нахожу на верхнем конверте адрес, диктую.
— «Скорая» выезжает. Хотите оставаться на линии, мэм, пока она не приедет?
Не понимаю ни слова, что она говорит? Может, мне показалось и она ничего не сказала? Не отвечаю. Не могу оторвать глаз от Эндрю, который лежит на кухонном полу и не движется.
— Он без сознания! Боже мой, почему он не приходит в себя?
Я испуганно закрываю ладонью рот.
— Это нормально, — говорит она, и я вдруг снова обретаю способность слышать ее голос. — Так все-таки, мэм, вы хотите оставаться на линии, пока не прибудет «скорая»?
— Да, прошу вас… не вешайте трубку. Пожалуйста…
